Айзек взглянул на него. Решительно кивнул и затопал по лестнице на второй ярус. Наверху снова замер в оцепенении – все никак не укладывалось в голове, что его предали.

Через несколько секунд вверх по лестнице молча двинулся Ягарек. Застыл позади Айзека, откинул капюшон.

– Гримнебулин, – прошептал он так тихо, как позволяло птичье горло, – ты думаешь о своем друге Дэвиде.

Айзек резко повернулся к нему:

– Этот гад мне больше не друг.

– Но он был твоим другом. И ты думаешь о предательстве.

Несколько секунд Айзек молчал, затем кивнул.

Снова на его лицо вернулась гримаса изумления и ужаса.

– Гримнебулин, я знаю, что такое предательство, – проговорил Ягарек. – Очень хорошо знаю. И я сочувствую тебе.

Айзек отвернулся и твердым шагом пошел в свою лабораторию. Там принялся собирать, как будто наугад, вещи из проволоки, керамики и стекла и укладывать в большой саквояж. Взгромоздил его, неудобный и лязгающий, на спину.

– Яг, когда это тебя предавали?

– Меня не предавали. Я предавал.

Айзек застыл, затем повернулся к собеседнику.

– Я знаю, что совершил Дэвид. И я сочувствую тебе, – сказал гаруда.

Айзек смотрел на него – и ничего не понимал. И тут напала милиция. Было всего двадцать минут восьмого.

Дверь распахнулась с грохотом. В комнату кувырком влетели три милиционера, выпустившие из рук таран. После того как сбежал Дэвид, никто не запирал дверь. Милиция на это никак не рассчитывала, а рассчитывала она проникнуть со взломом. И теперь передовая группа нелепо барахталась на полу.

Возникла суматоха. Трое милиционеров поднимались на ноги, с улицы в здание оторопело заглядывало целое отделение. Изнутри, с первого этажа, на них таращились Дерхан и Лемюэль. Айзек смотрел на незваных гостей сверху.

А затем наступил сущий ад.

Стоявшие на улице милиционеры оправились от растерянности и устремились в дверной проем. Лемюэль рывком опрокинул на бок громадный стол Дэвида и опустился за этим импровизированным щитом на корточки, взвел курки двух длинных пистолетов. Дерхан бросилась к нему в импровизированное укрытие. Ягарек зашипел и попятился от лестницы, чтобы не быть на виду у милиции.

Одним стремительным движением Айзек крутанулся на триста шестьдесят градусов, ухватив с лабораторного стола две громадные стеклянные бутыли с бесцветной жидкостью, и запустил их через перила, точно гранаты, в нападающих. Первые трое ворвавшихся уже поднялись на ноги, и тут на них обрушились стеклянный град и химический дождь.

Одна бутыль разбилась о шлем милиционера, и тот снова рухнул на пол, обливаясь кровью. Стеклянное крошево отлетело от доспехов двух других, не причинив вреда, но через секунду эти двое заорали благим матом – едкие вещества просочились под маски и въелись в мягкие ткани лица.

Но огня пока никто не открывал.

Айзек поворачивался, хватал и швырял вниз все новые бутыли, причем брать старался не любые, а с едким или ядовитым содержимым. «Почему не стреляют?» – недоумевал он.

Двух раненых милиционеров их товарищи вытащили на улицу. Место пострадавших заняла фаланга тяжеловооруженных бойцов, экипированных железными щитами со смотровыми отверстиями. Позади них Айзек разглядел двух милиционеров, они готовились пустить в ход хеприйские жалометы.

«Мы им живыми нужны», – сообразил он.

С помощью жаломета можно убить с легкостью, а можно и не убивать. Если бы Рудгуттер желал смерти Айзеку и его друзьям, он бы послал обычных стрелков, с кремневыми ружьями и арбалетами. Ведь бойцов, умеющих обращаться с жалометом, в милиции немного.

Айзек швырнул дуплетом железной мыслепыли и сангвиморфного дистиллята, но блюстители закона не замешкались, и бутыли разбились о подставленные щиты. Милиционеры метались, уворачиваясь от опасных снарядов.

Двое укрывавшихся за шеренгой щитоносцев крутанули рукоятки.

Жаломет – сложный метазаводной механизм – крепился на поясном ремне. На вид безобидная коробочка. К двум бокам прикреплены катушки с проводами, покрытыми изоляционной резиной; разматываться эти провода могут футов по меньшей мере на двадцать. В двух футах от конца каждого шнура закреплена деревянная рукоятка, ее держит в руке милиционер. С помощью рукояток крайние части проводов раскручиваются с огромной скоростью. Айзек знал что на конце такого щупальца находится маленький, но грозный металлический шип. Наконечники бывают разными, от цельнометаллических до сложных, раскрывающихся от удара как цветки. Но все сделаны с тем расчетом, чтобы лететь неотвратимо и точно, пробивать доспех и тело, безжалостно терзать разорванную плоть.

Дерхан уже достигла стола, за которым скорчился Лемюэль. Айзек повернулся за новыми метательными снарядами. Быстро опустившись на колено, Дерхан подняла над краем стола свой длинный пистолет, прицелилась и нажала на спуск. В то же мгновение один из жалометчиков пустил свое оружие в ход.

Дерхан сделала отличный выстрел. Пуля ударила в смотровое оконце милицейского щита, но расчет на непрочность стекла оказался ошибочным. Оно побелело, пронизанное бесчисленными трещинами, но арматура – медная проволока – пулю не пропустила. Милиционер качнулся, однако сразу восстановил равновесие.

Жалометчик знал свое дело. Он синхронно заработал обеими руками, раскрутив свободно висевшие концы шнура, потом разом нажал две кнопки, позволяя шнуру скользить беспрепятственно через отверстия в рукоятках. Центробежная сила понесла вперед шипы, в воздухе блеснул серый металл.

В коробочке шнуры разматывались почти без трения, деревянные рукоятки и воздух тоже его практически не тормозили.

Поэтому снаряды летели с поразительной точностью. Остроконечные зазубренные грузики описали в воздухе пологую дугу.

Справа и слева в грудь Дерхан одновременно впились два стальных шипа. Она вскрикнула и пошатнулась, заскрежетала зубами от боли. Из сведенных судорогой пальцев выпал пистолет. Тотчас милиционер нажал кнопку запирающего приспособления, и ждавший своего часа моторчик заработал.

Раздался стрекот – это начали разматываться скрытые под корпусом витки; закрутился ротор, как у динамо-машины, гоня на выход волны потустороннего тока. Дерхан дергалась, корчилась, сквозь стиснутые зубы рвался мучительный крик. С ее волос и пальцев хлестали, как плети, голубоватые молнии.

Жалометчик пристально смотрел на нее, подкручивая на корпусе своего оружия регуляторы силы и формы тока. Сильный треск, рывок, и Дерхан летит спиной на стену и сползает по ней на пол.

Второй милиционер послал заостренную сталь через стол, надеясь попасть в Лемюэля, но тот среагировал, прижался к деревянной столешнице, и его не задело. Милиционер вдавил кнопку запирающего устройства, и шнуры мгновенно вернулись в исходное положение.

Лемюэль взглянул на парализованную Дерхан и вскинул пистолеты.

Айзек заревел от ярости. Метнул в милиционеров очередной громадный сосуд с неустойчивым чародейским составом. Снаряд не долетел, но удар был так силен, что жидкость залила щиты, а отдельные брызги даже перемахнули через головы. Состав смешался с дистиллятом, и двое с воплями рухнули, их кожа превратилась в пергамент, а кровь – в чернила.

В двери ворвался усиленный громкоговорителем голос.

– Прекратить сопротивление! – потребовал мэр Рудгуттер. – Будьте благоразумны, вам отсюда не выйти. Сдавайтесь, гуманное обращение гарантирую.

Рудгуттер стоял в окружении своих гвардейцев, рядом была Элиза Стем-Фулькер. Он не имел привычки участвовать в рейдах милиции, но ведь это был необычный рейд. Мэр расположился через улицу от склада и не прямо перед дверью.

Еще не совсем стемнело. В окнах соседних домов маячили зеваки, на лицах – тревога и любопытство. Рудгуттер не обращал на них внимания. Он отнял железный раструб от губ и повернулся к Элизе. Та, похоже, была до крайности раздражена.

– Идиоты, олухи неповоротливые...

Она кивнула: