– А все о том же, Витя. Что нас держит в этой жизни? – повысил голос Саперов.

Ларин угрюмо молчал. После паузы Саперов продолжил:

– Ты же меня знаешь, Виктор. Я если кого-то люблю, так в доску могу расшибиться ради него. Жизнь отдать. А сына я люблю безумно. Он у меня единственный. Безумно люблю, ты слышишь?

– Я-то тут при чем? – тихо вставил Виктор Андреевич.

– А при том, что если кто ему жизнь ломать будет… Да что там жизнь, настроение хотя бы портить…

– Михал Михалыч, что-то я вас не очень понимаю. – Ларин чувствовал, как от волнения вспотели его ладони, но все же старался говорить спокойно.

– Все ты прекрасно понимаешь, Витенька. Ты у нас всегда особой понятливостью отличался. Еще в студенческие годы самым смышленым был.

– Так с тех пор сколько воды утекло. Сами говорили, что мы уже дедами стали.

– В общем, я тебя предупреждаю: ради Вадима я пойду на все. Слышишь меня?

Ни перед чем не остановлюсь. Все! Привет супруге!

Саперов положил трубку. А Ларин еще какое-то время слушал короткие гудки.

«Ты посмотри, сука. – Виктор Андреевич наконец положил трубку на рычаг. – Людмиле привет передал. Решил напомнить, подонок!»

Конечно, ничего удивительного в самой фразе «Привет супруге!» не было, обычная любезность между деловыми людьми. Так-то оно так, если бы не одно обстоятельство.

Ларин по большому счету никогда не ревновал своих женщин. И жену в том числе. Он считал это занятие глупым, пустым и недостойным мужчины. Виктор Андреевич всегда смеялся над мужиками, которые в истерике бьются, завидев свою ненаглядную рядом с другим. Над теми, кто следит за своими женами, контролируя каждый их шаг. Оба друга долго оставались холостяками, оба с легкостью меняли подруг, пока наконец Ларин не влюбился по-настоящему в свою будущую жену Людмилу. Саперов в то время уже вовсю работал по комсомольской линии, сразу же после института оценив всю выгодность этой деятельности. Встречаться с Лариным они стали реже, у Саперова теперь был другой размах: комсомольский – с обильно накрытыми столами за государственный счет, импортными коньяками, сауной, бассейном, девочками. Но время от времени Михаила тянуло и на встречи с другом.

Именно в одну из таких встреч Ларин и поделился с другом своей главной новостью в жизни.

– Слушай, Миша, по-моему, я вляпался, – с неловкостью начал он разговор.

– Не понял, – внимательно посмотрел на друга Михаил.

– Ну, в общем, Миша, все! Я собрался жениться.

А на свадьбе произошло то, что оставило у Ларина неизгладимое впечатление на всю жизнь. Не понял Саперов озлобленного взгляда друга, когда на свадьбе пригласил его молодую жену танцевать и танцевал, свободно опуская руки вдоль ее спины ниже, чем то позволяли приличия. Но что больше всего поразило Ларина, что Людмила при этом кокетливо хохотала и смотрела на Михаила такими глазами, какими обычно глядела на Виктора, когда занималась с ним любовью. Вот тогда Ларин впервые почувствовал боль собственника, к которой примешивалась еще и горечь оттого, что он ревновал свою жену не просто к постороннему, а к своему ДРУГУ.

Виктор здорово напился. И еще в ресторане, где отмечали свадьбу, потерял на какое-то время из виду свою невесту. Впрочем, ее потеряли и более трезвые гости. А когда она появилась – чуть смущенная и раскрасневшаяся, – радость, что невеста наконец нашлась, отодвинула все остальные вопросы в сторону. И крики «Горько!» возобновили свадебное пиршество. Но только целовал Виктор свою невесту теперь по обязанности жениха. Не хотелось сейчас целовать, а хотелось съездить по физиономии. Он поискал после поцелуя глазами Саперова, который появился в зале почти сразу после Людмилы. И тот как ни в чем не бывало, встретившись глазами с Виктором, тоже крикнул: «Горько!» Этот хитрый и лукавый взгляд, так оскорбивший в тот день, Виктор запомнил на всю жизнь.

Первая брачная ночь оказалось безнадежно испорченной. И жених, и невеста сразу заснули. А под утро Людмила разбудила Виктора нежными и осторожными ласками. С похмельного сна, еще не продрав глаза, Ларин почувствовал сильное желание. И по-животному, не церемонясь, овладел женой. Она недовольно отвернулась к стене.

– Хорошо семейную жизнь начинаем, – чуть отдышавшись, сказал Виктор.

– Да уж, замечательно, – думая о своем неудовлетворенном желании, огрызнулась Людмила.

– Кто это тебе засос на шее припечатал? – холодно спросил Ларин.

– Не болтай глупости, – напористо ответила жена.

Эту манеру нападать, когда виновата, Людмила использовала потом всю их семейную жизнь.

– А это что? – Ларин порывистым движением схватил жену за плечи и приподнял так, чтобы она могла увидеть в висевшем напротив кровати зеркале сине-красное пятно на шее.

– Откуда я знаю, что это, – не сдавала позиций Людмила. – Может, и ты поставил. Ты теперь ничего не вспомнишь? Нажрался-то вчера как!

Людмила встала с кровати и, накинув халат, отправилась в ванную. Ларин проводил ее жестким взглядом. А потом быстро собрался и ушел в город на целый день. Он бесцельно бродил по центральным московским улочкам, часами сидел на скамейках в незнакомых дворах. И все пытался решить вопрос: как теперь быть с женой? С семейной жизнью.

– А никак, – уже поздно вечером легко сказал он сам себе вслух. – Семейная жизнь отдельно, а я отдельно.

На том и порешил. И успокоился. По крайней мере, когда вечером вернулся домой, он улыбался совершенно искренне встретившей его жене. И сознательно не замечал ее испуганного и настороженного взгляда. Ночью они помирились и больше никогда не вспоминали о свадебной истории.

«Милиция, где милиция?! Дерутся на перроне! Нечего баклуши бить, разнимайте драку! Ой, простите, это не драка, это люди давно не виделись…»

Вокзал захохотал.

… И как раз в этот момент они вышли на площадь, и площадь показалась Фаломееву прекрасной, они сели в автобус, и автобус благоухал цветами. На самом деле там довольно ощутимо воняло потом, но сибиряк не чувствовал этого запаха.

Рядом с дамой, к чему бы та ни прикасалась, на что бы ни положила взор, все наполнялось значением и красками.

– На Басманную, Сашок, мне надо переодеться, – сказала дама, и только тут Фаломеев спохватился, что они до сих пор незнакомы.

– Фаломеев, Алексей, буровой мастер, – представился сибиряк.

– Виолетта, экскурсовод, – представилась дама.

– Все сходится, – убежденно подтвердил Алексей.

– Что сходится? Вы и это заранее угадали?

– Нет. Просто я с детства был убежден, что в Москве живут необыкновенные люди и имена у них самые необыкновенные. Виолетта…

Водитель фыркнул.

– Что вы смеетесь? Вот вас же зовут Александр.

– Ну и что с того? – насмешливо посмотрел на провинциала в зеркало водитель.

– Как – что? С греческого – ПОБЕДИТЕЛЬ. Вы вслушайтесь – ПОБЕДИТЕЛЬ.

Водитель вслушался, потом даже осанку изменил, плечи расправил.

Тем временем въехали на Басманную и начали петлять под спуск. У дома с нависающим ажурным балкончиком при глухой стене остановились.

– Мне здесь подождать? – спросил Алексей.

– Ну зачем же, я вас кофе угощу, – сказала Виолетта.

– Так, может, я… того… Поезжу? – попробовал хитро улизнуть Победитель.

– Это не то, что ты подумал, Александр. Мы скоро, – очень холодно сказала ему Виолетта.

Они поднялись по пахнущей кошками лестнице на второй этаж. Виолетта открыла дверь и пропустила сибиряка в длинный и пыльный коридор. Они прошли к ванной комнате. Виолетта пустила воду и приказала Фаломееву замыть пиджак.

– В нашем доме на Басманной сплошь лепные потолки И такие краны в ванной – дворник сдохнет от тоски, Проживали две старушки, проститутка, книгочей, алкоголик, санитарка и детдомовец ничей…

– Маршак? Чуковский? – попробовал угадать сибиряк.

– Валентина Канопкина… Да. К сожалению, а может быть, к счастью, не Виолетта, а Валентина.