Задумавшись, я не сразу заметил, как воздух передо мной начал сгущаться, наполняя полумрак темницы яркими статическими разрядами. Волосы поднялись дыбом, холодок пробежал по спине. Хлоп! Сгусток искрящихся зигзагов лопнул, и на его месте возник голографический мираж. Лицо Бабы Яги с достопримечательным носом, украшенным волосатой бородавкой, некоторое время внимательно рассматривало меня, затем, придя к определенным выводам, скривилось в улыбке и что-то прошамкало. Поскольку читать по губам я не умею, а бегущей строкой ретрансляцию не сопроводили, то мне осталось только развести руками:

— Ничего не понимаю.

Баба Яга с удвоенным старанием принялась мне что-то втолковывать.

— А звук передавать нельзя?

Яга хлопнула себя по лбу и исчезла из поля зрения.

Некоторое время я любовался ленивым бегом мухи по закопченной стене, затем в эфир прорвались вздохи и охи. Кто-то голосом Бабы Яги матерно выругался в адрес наглых червей, которые умудряются забраться в волшебные яблоки, словно им настоящих мало.

Лицо Яги вернулось на место и обеспокоенно произнесло:

— Раз, два. Как слышно?

— Слышимость нормальная, — сообщил я ей.

— Молодцом держишься, голубь, — сказала Яга. — Новости у меня для тебя хорошие есть.

— Какие?

— Нашла я в чулане баночку заветную…

— Поллитру, что ли?

— Да где ж ее столько наберешь?! Но и того, что есть, хватит с лихвой.

— Для чего?

— Голову тебе приживить да воскресить.

— Как?

— Водицей живою.

— А вдруг она просроченная, выветрилась давно.

— Да не должна бы, — неуверенно возразила Яга. — Нужно попробовать.

— Лучше не нужно. Я расставаться с собственной головой и на миг не желаю.

— А что же делать? Казнь-то царевым указом назначена.

— Убегу.

— Не по-молодецки это как-то.

— Зато голова цела.

Баба Яга довольно усмехнулась, обнажив свой единственный зуб:

— Умен. Ну да я на всякий случай водицу с собой захвачу, вдруг пригодится.

Изображение пошло рябью.

— Вот же неугомонный слизняк, опять чего-то там прогрыз.

— До встречи, — крикнул я до того, как связь окончательно прервалась.

— Удачи-и-и…

Да, благосклонность сей ветреной девицы мне нужна как никогда.

Если вы спросите, собирался ли я присутствовать на собственной казни, то ответ будет однозначный: «Нет!!!»

А пришлось…

Припершийся ни свет ни заря палач явился не один, а с тройкой крепких стрельцов, кои и должны были отконвоировать меня до самого помоста, где им надлежало передать меня из рук в руки непосредственному исполнителю приговора.

— Не убежал же! — упредил я негодующий возглас одноглазого, узревшего отсутствие веревок на моих руках.

— Отсюда не улетишь, — оскалился он, хитро щуря глаз.

Какое-то нехорошее предчувствие царапнуло сердце, но тут же испарилось, так и не сформировавшись в определенное беспокойство.

— Раздевайся!

— Ага, щас! Извращенцы.

Один из стрельцов дернулся было урезонить меня при помощи кулака, но второй успел перехватить занесенный кулак.

— Я бы на твоем месте этого не делал, — посоветовал он задиристому.

— Это почему? — насупился тот.

— А если ответит?

— Да я его голыми руками…

— Как Чудо-Юдо? — с иронической ухмылкой поинтересовался мой заступник.

Его оппонент мигом сник, а я расправил плечи — как-никак герой.

— На казнь нужно идти в казенном, — уперся палач, тыча мне в живот свернутой в рулон холщовой рубахой, внешний вид которой и запах навевали мысль о сотне немытых тел, встретивших свой последний миг непосредственно в ней.

— Не буду я этого надевать.

— Ну, нет так нет, — подозрительно легко уступил одноглазый палач. — Не очень-то твои вещи мне и нужны. Но руки нужно связать.

Сопротивляться бесполезно — меня элементарно задавят массой, — и я добровольно протягиваю руки. Их связывают. Первый раунд за мной. Окажи я сопротивление, руки заломили бы за спину и там скрутили. А так какая-никакая, а все возможность как-то ими действовать.

А вот об этом мы не договаривались!

Вокруг пояса завязали еще одну веревку, концы которой, метра по три длиной, накрутили на руку двое из стрельцов.

— Пошли! — скомандовал палач.

— Хи-хи, — ударил в спину мерзкий смех.

Я обернулся и успел рассмотреть отступающую в тень фигуру привидения, посетившего меня вчера вечером.

Хорошо же, стукач! Если выживу, приведу из своего мира попа-экзорциста, он тебе покажет.

Стрельцы тоже обернулись, но немного позже и ничего не успели рассмотреть, тем не менее беспокойство охватило их, и они поспешили покинуть неуютное подземелье.

Пройдя через открывшиеся со скрипом двери, мы оказались в царском саду, расположенном за глухой стенкой дворца. Второй раз за свою карьеру волхва я покидаю «гостеприимное» подземелье, куда меня неизменно доставляют в бессознательном состоянии. Что-то не нравится это мне… так и система может выработаться… От земли веет прохладой, и я зябко передергиваю плечами.

Ночи стали заметно холоднее — осень на дворе. А кажется, только вчера мы с Аленкой целовались вот под этим раскидистым вязом… обнимались, забравшись в густые заросли сирени… наполняя короткие минуты встреч безумной страстью и чарующей нежностью. Но как же давно было это вчера…

Затворив за нами вход в темницу, двое стражников остались на посту, а двое других присоединились к нашему кортежу.

— А чего так рано? — поинтересовался я у более расположенного ко мне стрельца. Того, который заступился за меня в подвале. — Казнь-то вроде днем будет?

— Дык заведено так. Чтобы народ насмотрелся, значицца, на злодея, простите, кудесник, это вас не касается, вы-то герой, защитник, токмо, конечно, царев преступник…

Несчастный совсем запутался, не в силах разобраться, кто же я на самом деле: герой или преступник.

Отвлекая его от моральных терзаний, а задал вопрос, ответ на который может подтвердить мои подозрения.

— А что, на казнь всегда с этими веревками ходят?

— Впервые.

— Палач придумал? — догадался я.

— Угу, — кивнул стрелец, смело шлепая по коровьим лепешкам. — Говорит, вроде бы вы улететь надумали, — шепотом сообщил он, доверительно склонившись к самому моему уху.

Все-таки правильно я истолковал злорадный хохот привидения — вот ведь сексот!

Калитка раскрылась с протяжным скрипом давно не смазанных петель. Я-то ей не пользовался, предпочитая проникать в сад через выломанную доску в заборе. Хватило одной пробы, после которой я месяц трясся, ожидая засады.

Тоска накатила с удвоенной силой, захотелось удариться в истерику с набиванием шишек о ближайшую стену и диким криком. До чего же мне страшно… просто ужас. Ощущаю себя втиснутым в куклу для битья в театре абсурда. Занесли же меня черти в это дикое время. Не хочу умирать! Даже зная, что у Яги есть волшебная вода, которая сможет вернуть меня к жизни. Все равно не хочу-у-у!!!

На площади, в центре которой воздвигли лобное место и временную царскую ложу, уже толпятся люди. Несколько местных мальчишек барахтаются в пыли, играя в казаков-разбойников. Парочка нищих облюбовала место а в теньке сцены в ожидании зрелищ и хлеба, ведь многие сердобольные люди, настроенные на философский лад видом смерти, махнувшей саваном перед их глазами, становятся щедрыми и не скупятся на подаяния. Еще на площади стоит небольшая толпа бедноты, слушающая кого-то невидимого за их спинами.

Перевожу взгляд на помост. Контраст черного и красного цветов только подчеркивает своей стильностью показушную сущность всего предстоящего действа.

Еще есть время, утешаю я себя, через час мои стражники ослабят бдительность, и я вырвусь. Главное — выждать удобный момент. Но почему так предательски холодеет в груди и немеют ноги-руки? А взор словно прикипел к простому деревянному чурбаку, иссеченному многочисленными ударами, с облетевшей частично корой. Топора пока нет — и на этом спасибо.