Приметы, приметы. Глупости сплошные. Он знал сотню примет — например, для удачного сезона в день первого старта надо поймать ртом снежинку. И мог придумать еще пару тысяч. К примеру, когда ты ловишь снежинку раскрытым ртом, а над тобой летит птица — это к неожиданностям. Причем очень неприятным. Перетянуть крепления и упасть — к травме ноги. Упали лыжи — к тренерскому ору. Тренерский ор — к еще большей нервозности. День старта — к отсутствию сигарет в кармане. И хватит этой ерунды, пора сосредоточиться на вещах, более важных, чем эти дурацкие мумба-юмба. Плюс три градуса на финише и плюс один на старте, трасса уже довольно сильно разбита, на некоторых виражах уже образовались вполне полноценные ямы. Ветер усилился. Солнце светит с безоблачного неба и хорошо греет восточный склон, на котором находится трасса, стало быть, скоро там будет тень, и подтаявший снег слегка замерзнет. Это хорошая новость — хоть разбитая трасса и снизит скорость, лед поможет ее поднять.

Черт… Как долго тянется время! Соревнования уже успели остановить дважды — один раз из-за падения самого Айсхофера, прошлогоднего победителя в общем зачете, второй раз, когда вылетел Манфред Марцелль из второй группы. Оба раза надолго — правили трассу, восстанавливали ограждение. Манфред сильно побился, поэтому вниз ехал на акье^[2], что не способствовало скорому возобновлению соревнований. Прошло уже два с половиной часа…

Первая и вторая группа прошли, победители расслабились и успокоились — они на полном серьезе полагали, что их призовым местам уже ничего не угрожает. И в самом деле, о чем им волноваться? Сильнейшие уже финишировали, трасса очень существенно пострадала — разбита и подтаяла, так что осталась только чисто теоретическая возможность изменения в составе первой ну если не двадцатки, то десятки — точно. Некоторые телеканалы, которые передавали прямые трансляции с соревнований, уже были вынуждены уступить место в эфирных сетках другим программам. Их телевизионщики еще вели съемку, но 99 из 100, что дополнительно отснятый материал никогда не пойдет в эфир. С учетом двух остановок соревнований, самые именитые и имеющие наивысший рейтинг телеканалы успели показать только первую тридцатку участников.

Никто особо не беспокоился о том, чтобы информировать аутсайдеров, еще мающихся на старте, о ходе соревнований, о состоянии трассы и так далее. Они могли видеть только продублированный на старте финишный монитор, на который передавалась информация о тех, кто прошел дистанцию. Первое место пока вполне предсказуемо было у австрийца Флориана Хайнера. Второе занимал Филипп Граттон, звезда сборной Франции. На третьем месте был небезызвестный швейцарец Ив Фишо. Ноэль с триумфом вкатился на одиннадцатое место. Берт Эберхардт — на седьмое. В общем, кроме падения Айсхофера, особых неожиданностей пока не было. Но все же и помимо расклада сил на финише, информация попадала в стартовый городок с помощью раций и уоки-токи. Так Отто и Тони смогли узнать, что на финишном спаде образовались глубокие колеи, что Айсхофер не травмирован, но списывает свой сход с дистанции на боль в спине, что зрители не спешат расходиться — такое часто бывает в начале сезона: за лето соскучились по «белому цирку» и теперь отрываются на трибунах с пивом и глинтвейном. Отто подумал, а что делает Рене?

— Это что, так опасно?

— Да не надо так бледнеть, — хмыкнула Макс. — Конечно, если кувыркнешься на скорости, то мало тебе не покажется. Но далеко не все уезжают с трассы с таким комфортом, как Марцелль, бедняжка. Большинство все же уходят на своих на двоих.

— Когда теперь снова дадут старт?

— Ну, залатают ограду, а следующему, кто там был — Бэйтс? — дадут перестартовку.

— Почему?

Макс терпеливо объясняла, в то время как Артур уже озверел от расспросов сестры и от затянувшейся паузы в соревнованиях и пошел перекурить.

— Потому что стартовый интервал уменьшили. И Джимми Бэйтс успел стартовать до того, как на старте получили информацию о том, что произошел такой инцидент. Скорее всего, кто-то из судей вдоль трассы показал ему желтый флаг. Это означает, что Джимми должен немедленно остановиться и съехать вбок трассы. Думаю, его отправили на один из параллельных склонов, он уже успел подняться на подъемнике обратно к старту. А вообще, скажу я тебе, это не дай Бог — ты стартуешь, тебя останавливают, дают перестартовку… В таких условиях приличное время показать — такого попросту не бывает.

— А с пятьдесят четвертого номера? Бывает? — Рене дрожала от смеси холода и возбуждения.

— Тоже не бывает, — безжалостно сказала Макс. Но великодушно добавила: — Хотя… от твоего Ромингера можно ожидать чего угодно.

От сочетания «твоего Ромингера» Рене расплылась в улыбке. «Он — мой?»

— Посмотри, быстрее, — сказала Макс, подтолкнув Рене локтем. — Вон, видишь, мужик в черно-оранжевом? Вон там, неподалеку от трибуны победителей. Уходит.

— Это кто-то из немцев?

— Правильно. Олли Айсхофер, но его все, от фанов до спонсоров и комментаторов, зовут Эйсом^[3]. Ты о нем слышала раньше?

— Конечно. Я же не в вакууме жила.

— Тогда ты, наверное, знаешь, и кто с ним. Видишь?

— Ту маленькую блондинку? Вижу. Но не знаю, кто это.

— Это Таня Гросслинг. Фигуристка.

— Серьезно? Ну и ну!

— Ты не знала, что она — его жена?

— Нет. Вот это да!

— Они не расписаны, насколько я знаю, но уже пару лет точно живут вместе. А вон девушка около трибуны — это подружка Хайнера, во всяком случае, нынешняя. Он милашка, этот Флориан, правда?

— Не знаю, я не видела его вблизи. А рядом кто?

— Вот та рыженькая?

— Да, с ребенком на руках.

— Это Марин Граттон, жена вон того, в сине-белом. Это Филипп Граттон, он на втором месте. На руках у нее Николь, дочка. А рядом, видишь, мальчик? Это старший сын, Лоран. А рядом дядька — это папаша Филиппа. А дама рядом с ним в дурацкой шапке — мать. А вон старшая сестра, Изабель. Раньше она тоже выступала, но уже закончила карьеру. Она старше Филиппа года на три.

— Такая большая семья!

— Да. Они очень дружные и часто приезжают поболеть за него в полном составе.

— Вот это да! — Рене с нескрываемой завистью и тоской посмотрела на Граттона. Как, должно быть, здорово — иметь такую семью, которая тебя любит и приезжает за тебя поболеть в полном составе. Жена, дети, родители… Один за всех, все за одного, и это называется дом, это называется крепкий тыл, и это — то, чего лишена она сама… и Отто.

— Макс… А кто-нибудь приехал поболеть за Отто?

— Не думаю. Он не настолько известен, чтобы иметь большой фан-клуб, который кочевал бы за ним по этапам.

— Я не об этом. Родители, родственники…

— А, эти, — пренебрежительно откликнулась подруга. — Нет. Никогда не приезжали.

— Но почему? — Рене на время даже забыла о своем волнении из-за соревнований. Кажется, Макс что-то знает… может быть, расскажет? И Максин ее не разочаровала.

— Ну, папаша там очень занятой мужик. Банкир, я же тебе говорила. Весьма публичная личность. Сейчас уже не настолько, но раньше часто попадал во всякую светскую хронику как главный бернский плейбой. Симпатичный такой дядька, фактурный, все с моделями и манекенщицами путался. Отто весь в него — любит красоток, кстати. Ну а папаша — банк, бабы, откуда ему взять время приехать за сына поболеть? Да и не стал бы. Ему, как ты понимаешь, не нравится, что Отто от них откололся и пошел в профи-спорт. С тех пор как я знакома с Отто, папаша появлялся на горизонте раз десять, это за пять лет, и каждый раз пытался как-то давить. Вернись домой, займись банковским делом, брось этот дурацкий спорт, обстриги волосы. А Отто, что Отто, на него где сядешь, там и слезешь. Он не любит, когда им командуют. Вот так нашла коса на камень, и привет. Оба упрямые, жесткие и гордые, сначала сильно бодались, как два твердолобых барана, потом пришли к какому-то подобию нейтралитета.

— А мама? — с отцом все было более или менее ясно, слова Макс только подтвердили то, что Рене сама для себя уже успела понять. А вот с матерью дело обстояло по-другому. Почему он никогда о ней не говорит? И почему, когда Рене пытается спрашивать, у него сразу столько грусти в глазах? — Ведь она жива, живет с отцом, они не в разводе?