– Но вы ведь даже не взглянули на нее, – со злостью возразила я.

– Тамара… – предостерегающе произнесла Розалин.

Доктор Гедад явно чувствовал себя не в своей тарелке, потом я увидела по его лицу, что он усомнился в своем решении, он как будто спрашивал себя: какие основания у него доверять или не доверять Розалин? И Розалин тоже это увидела, поэтому тотчас принялась действовать.

– Доктор, мы благодарим вас за то, что вы к нам заглянули, – ласково произнесла она. – Пожалуйста, передайте привет Морин и вашему сыну…

– Уэсли, – подхватил доктор. – И вам спасибо. Благодарю за чай и булочки. Я не почувствовал в них ни крошки соли.

– О нет, соль была в яблочном пироге, – подевчоночьи засмеялась Розалин.

И доктор Гедад ушел. Розалин проводила его и повернулась ко мне лицом, но я прошагала мимо нее, открыла дверь и громко захлопнула ее за собой. Пошла по дороге. На улице было тепло, и сладко пахло свежескошенной травой и коровьим навозом. Издалека доносился шум газонокосилки Артура, и этот шум мотора для Артура, сконцентрировавшегося на неотложных задачах, заслонял весь остальной мир. Слева, и тоже довольно далеко, я заметила сестру Игнатиус в бело-голубом одеянии посреди зеленого лугового пространства. Вся трепеща от ярости, словно в жилах у меня текла не кровь, а содовая шипучка, я бросилась к ней. Перед сестрой Игнатиус в траве стоял мольберт, и она вглядывалась в замок, поднимавшийся вверх примерно в четверти мили от нее, а прямо перед ней были лебединые озера в тени гигантского дуба. Солнце уже успело прогреть утренний воздух, и небо сияло голубизной, на которой не было ни единого облачка. Наверное, сестра Игнатиус настолько увлеклась своим занятием, что низко склонила голову к бумаге и проводила языком по губам, словно повторяя движения кисти.

– Ненавижу ее! – крикнула я, нарушив тишину и спугнув стайку птиц с ближайшего дерева, которые теперь торопливо перегруппировывались в небе, ища для себя другое укрытие. А я бежала и бежала в своих шлепанцах, не обращая внимания на порезы и уколы.

Когда я приблизилась к сестре Игнатиус, она не подняла головы.

– Здравствуй, Тамара, – весело произнесла она. – Сегодня прекрасное утро.

– Ненавижу ее! – крикнула я еще громче, встав рядом с монахиней.

Тогда сестра Игнатиус посмотрела на меня испуганным взглядом круглых глаз. Она торопливо покачала головой и замахала руками, словно, стоя на железнодорожных путях, пыталась остановить надвигающийся поезд.

– Да! Это правда! Я ненавижу ее! – безостановочно кричала я.

Сестра Игнатиус приложила указательный палец к губам и огляделась, как будто ей неожиданно потребовался туалет.

– Она отродье Сатаны! – не могла угомониться я.

– Ох, Тамара, – наконец-то вырвалось у монахини, которая в смятении подняла руки вверх.

– Что? Мне плевать, что Он думает. Пусть повергнет меня ниц. Боже, забери меня отсюда, я наелась здешней жизни досыта и хочу вернуться домой. – Меня скрутило от отчаяния, и я упала на траву. Потом долго лежала, глядя в небо. – Вон то облако похоже на пенис.

– Ох, Тамара, перестань сейчас же, – немедленно отозвалась сестра Игнатиус.

– Почему? Разве это обижает вас? – стараясь быть саркастичной, спросила я, желая причинить как можно больше боли всем окружающим меня людям, какими бы хорошими и добрыми ни были они по отношению ко мне.

– Нет! Ты напугала белку, – произнесла она с самым несчастным видом. Ничего не понимая, я выпрямилась и выслушала ее долгую страстную речь. – Я целую неделю пыталась приручить ее. Оставляла на тарелке еду, и вот она моя – она не соответствовала распространенным историям о белках и о том, что их невозможно приручить. К сыру она не прикоснулась, а, не поверишь, «Тоффи попс» пришлись ей по вкусу. А теперь она убежала и никогда больше не вернется, и сестра Концептуа съест меня заживо за то, что я взяла ее «Тоффи попс». Полагаю, ты со своим драматическим появлением довела бедняжку до инфаркта, – вздохнула она и, несколько успокоившись, повернулась ко мне: – Кого ты ненавидишь? Полагаю, Розалин?

Я посмотрела на ее рисунок:

– Это белка? Похожа на слона с пушистым хвостом!

Поначалу сестра Игнатиус ужасно разозлилась, но потом, приглядевшись к своему творению, рассмеялась.

– Ох, Тамара, ну и зараза же ты. Ты это знаешь?

– Нет, – раздраженно ответила я, вскакивая на ноги. – Я не зараза, иначе не стала бы звать врача к маме. И мне бы это удалось, если бы не она.

Я шагала то в одну, то в другую сторону. Сестра Игнатиус серьезно глядела на меня.

– Ты позвала доктора Гедада?

– Да. И он приехал сегодня утром. Я думала, Розалин пробудет подольше у своей матери – кстати, я видела ее маму и могу поклясться чем угодно: она не в силах съесть все то, что Розалин таскает ей каждый день, если только у нее нет глистов. Однако Розалин вернулась, прежде чем доктор Гедад успел подняться на второй этаж, так как – вот главная новость – Розалин положила соль вместо сахара в свой яблочный пирог… и вы правы, это моя вина, хотя я не чувствую себя виноватой и сделаю то же самое завтра, пока не дознаюсь до правды. – Я перевела дух. – Ну вот, она вернулась, чтобы забрать пирог, приготовленный для меня и Артура, хотя мне плевать на ее пироги, от которых я пукаю по пятьдесят раз на день, и ей удалось увести доктора, так что он даже не взглянул на маму. Он уехал, а мама все еще в спальне, наверно, спит или водит пальцем по стене.

– Под каким предлогом Розалин отослала его?

– Понятия не имею. Понятия не имею, что она сказала ему. Мне он заявил, мол, маме надо побольше отдыхать, а я могу в любое время позвать его в случае необходимости.

– Что ж, врачу лучше знать, – без всякой уверенности в голосе проговорила сестра Игнатиус.

– Да он даже не видел ее. Он только выслушал то, что ему сказала Розалин.

– А почему он не должен верить Розалин?

– А почему он должен ей верить? Это я позвала его, а не Розалин. А что, если бы я видела, как она пыталась убить себя, и ничего не сказала об этом Розалин?

– Она пыталась?

– Нет. Но не в этом дело.

– Хм-м-м.

Сестра Игнатиус молча обмакнула кисточку в жуткую коричневую краску и начала мазать ею по бумаге.

– А сейчас у вас нечто вроде наследника инцеста, только что скушавшего гнилой орех.

Сестра Игнатиус фыркнула, потом откровенно расхохоталась.

– Вы когда-нибудь, как бы это сказать, молитесь? Я видела вас с пчелами, в саду, за мольбертом.

– Тамара, мне ужасно нравится создавать что-то новое. Я всегда верила, что творческий процесс – это духовный опыт, в котором я становлюсь соавтором Святого Духа, сотворившего все вокруг.

Притворившись удивленной, я огляделась.

– Ваш Святой Дух устроил себе перерыв на ланч? Сестра Игнатиус задумалась.

– Если хочешь, я загляну к ней, – спокойно проговорила она.

– Спасибо, но ей нужно больше, чем поддержка простой монахини. Не обижайтесь.

– Тамара, ты понимаешь, чем я главным образом занимаюсь?

– Ну, вы молитесь.

– Правильно, я молюсь. Но я не только молюсь. Я дала обет бедности, целомудрия и послушания, как все католические монахини, но, самое главное, я поклялась помогать нищим, больным и неграмотным. Тамара, я могу поговорить с твоей мамой. Я могу ей помочь.

– А… У нее как раз два эти качества из трех.

– К тому же я не «просто монахиня», как ты сказала. Я еще и дипломированная акушерка, – произнесла она, вновь тыкая кисточкой в бумагу.

– Как это ни покажется вам странным, она не беременна. – И тут до меня дошло: – Постойте, вы кто? С каких пор?

– Ну, хорошенькой меня уже давно никто не зовет, – фыркнула она. – Это была моя первая работа. Правда, я всегда чувствовала, что Бог призывает меня к духовному служению, поэтому я приняла постриг и объездила весь мир, будучи одновременно монахиней и акушеркой. После тридцати я лет десять провела в Африке. В общем, много где была. Видела ужасные вещи, но и прекрасные тоже видела. Встречалась с удивительными людьми.