Когда я пришла в себя, то прямо над собой увидела изображение Девы Марии в голубом покрове, и она улыбалась мне с высоты. Ее тонкие губы с улыбкой уверяли меня, что все будет хорошо, а ее руки протягивали мне нечто вроде невидимого дара. Потом я вспомнила, что случилось в бунгало, и рывком села в постели. Однако с головой у меня все-таки было не очень хорошо, иначе мне бы не показалось, будто на нее очень сильно давит воздух.

– Ох, – простонала я.

– Тихо, тихо, Тамара, тебе надо лежать. Только не спеши, – услышала я тихий голос сестры Игнатиус, которая одной рукой взяла меня за руку, а другую положила мне на плечо, чтобы уложить меня, не потревожив многочисленные болячки.

– Голова, – прохрипела я, опять укладываясь в постель и глядя ей прямо в глаза.

– Тебя сильно ударили, – отозвалась сестра Игнатиус, протирая мне мокрым полотенцем кожу над глазом.

Ощутив жгучую боль, я вся сжалась.

– Уэсли? – испуганно спросила я, оглядываясь по сторонам и отталкивая ее руку. – Где он?

– Он с сестрой Концептуа. С ним ничего не случилось. Это он принес тебя сюда, – улыбнулась сестра Игнатиус.

– Тамара, – услышала я другой голос, и мама, подбежав ко мне, упала на колени. Она выглядела совсем по-другому. Во-первых, она сменила пеньюар на платье. Ее волосы были забраны на затылке в конский хвостик, лицо стало как будто тоньше, но глаза… несмотря на то что они были красные и заплывшие, как будто она долго плакала, ее глаза опять стали живыми. – Как ты?

Я не могла поверить, что она встала с кровати, поэтому молча смотрела на нее и ждала: неужели она опять впадет в транс? Тогда она потянулась ко мне и крепко поцеловала в лоб, так, что мне было почти больно. Пробежав ладонью по моим волосам, она еще раз поцеловала меня и сказала, что просит у меня прощения.

– Ох, – поморщилась я, когда она задела рану на голове.

– Дорогая, извини. – Она тотчас отодвинулась и внимательно осмотрела мою голову и лицо. Выражение ее глаз стало озабоченным. – Уэсли сказал, что нашел тебя в спальне. Там был мужчина с безобразными…

– Он не тронул меня. – Я стремительно бросилась на его защиту, не совсем понимая, с чего бы это. – Туда пришла Розалин. Она была в ярости. Наговорила много лжи о тебе и папе. Я хотела, чтобы она замолчала, а она оттолкнула меня… – Я поднесла руку к ране. – Плохо дело?

– Шрама не будет. Расскажи о мужчине, – попросила мама дрожащим голосом.

– Они поскандалили. Кажется, она называла его Лори, – вдруг вспомнила я.

Сестра Игнатиус, словно под ней зашатался пол, буквально упала на диван. Мама поглядела на нее, крепко сжав губы, потом обернулась ко мне:

– Значит, это правда. Артур говорил правду.

– Невозможно, – прошептала сестра Игнатиус. – Дженнифер, мы же похоронили его. Он погиб во время пожара.

– Не погиб, сестра Игнатиус. Я видела его. Я была в его спальне. Там много фотографий. Их сотни на всех стенах.

– Он любил фотографировать, – произнесла она, словно размышляя вслух.

– И я на всех фотографиях, – проговорила я, переводя взгляд с сестры Игнатиус на маму. – Расскажите мне о нем. Кто он такой?

– Фотографии? Уэсли не упоминал о них, – побледнев и задрожав всем телом, прошептала сестра Игнатиус.

– Потому что он не видел, а я видела. Вся моя жизнь у него на стенах. – Слова застревали у меня в горле, но я не умолкала. – День, когда я родилась, мое крещение. – Я посмотрела на сестру Игнатиус и едва справилась с захлестнувшим меня гневом. – И вас я тоже видела.

– Ох. – Худыми старушечьими пальцами она стремительно закрыла рот. – Ох, Тамара.

– Почему вы не рассказали мне? Почему вы обе лгали?

– Я очень хотела тебе рассказать. – Сестра Игнатиус вскочила с дивана. – Говорила же я тебе, что никогда не лгу, что ты можешь спрашивать меня о чем угодно, но ты не спрашивала. А я ждала и ждала. Я не считала, что это мое дело, и, видимо, напрасно. Теперь мне это ясно.

– Нельзя было допускать, чтобы ты вот так обо всем узнала, – дрожащим голосом произнесла мама.

– Вам обеим не хватило мужества сделать то, что сделала Розалин. Она рассказала мне. – Я оттолкнула мамину руку и отвернулась от нее. – Она рассказала мне любопытную историю о том, как папа и дедушка приехали сюда, желая купить здешние места под курорт. Она рассказала, как папа встретился с мамой и как он встретился со мной.

Я посмотрела на маму в ожидании, что она опровергнет эту ложь. Мама молчала.

– Скажи, что это неправда. – Глаза у меня наполнились слезами, голос прерывался. Я старалась быть сильной, но это было выше моих сил. Слишком много на меня навалилось. Сестра Игнатиус перекрестилась. Видно было, что она дрожала всем телом. – Скажите же, что мой папа – это мой папа.

Мама заплакала, потом слезы высохли у нее на щеках, она набрала полную грудь воздуха и словно снова стала сильной, как в прошлые времена. Когда она заговорила, ее голос звучал твердо и звонко:

– Ладно, Тамара, послушай меня и поверь, мы ничего не говорили тебе, потому что считали, что правильнее было сделать это много лет назад, и Джордж… – Она запнулась. – Джордж так сильно, всем сердцем, любил тебя, словно ты была его собственным ребенком…

Я вскрикнула, не в силах поверить тому, что услышала от мамы.

– Он не хотел, чтобы я рассказала тебе. И мы все время ссорились из-за этого. Это я виновата. Одна я виновата. Прости меня.

Слезы покатились у нее по щекам, и, хотя я не желала ей сочувствовать, хотела привести ее в замешательство, хотела показать, какую боль она мне причинила, у меня ничего не получилось. Как я могла оставаться спокойной? Мой мир изменился настолько стремительно, что я как будто слетела с орбиты.

Сестра Игнатиус поднялась с дивана и положила руку маме на голову, пока она что было сил старалась унять слезы, вытереть щеки и утешить меня. А я не могла смотреть на маму, потому что следила взглядом за сестрой Игнатиус, которая вдруг отошла к противоположной стене. Она открыла шкаф, вернулась и что-то подала мне.

– Вот. Я уже раньше пыталась отдать это тебе, – произнесла она со слезами на глазах. Подарок был завернут в бумагу.

– Сестра Игнатиус, мне сейчас не до подарков, ведь моя мама призналась, что лгала мне всю мою жизнь.

В моих словах было столько горечи, что мама поджала губы и наморщила лоб. Она медленно опустила голову, принимая упрек и даже не пытаясь оправдаться, отчего мне еще сильнее захотелось наорать на нее. Почему бы не воспользоваться случаем и не сказать ей все гадости, которые готовы были слететь у меня с языка в точности так же, как они летели в папу, когда мы с ним ссорились? Но я сдержала себя. В голове крутились мысли о последствиях и обо всем прочем, чему меня научил дневник.

– Разверни, – приказала сестра Игнатиус.

Сорвав бумагу, я обнаружила коробку, в которой лежал свернутый в рулон листок бумаги. Во все глаза я смотрела на сестру Игнатиус, но она встала на колени возле моей кровати, сложила руки и опустила голову, словно стала молиться.

Тогда я развернула этот листок, и он оказался свидетельством о крещении.

Я глядела на бумагу, вновь и вновь перечитывая написанные на ней слова и надеясь, что глаза обманывают меня. И не знала, с чего начать.

– Ладно, давайте по порядку. Здесь ошибка в дате.

Я старалась говорить уверенно, однако получилось жалко, и это было ясно даже мне. Над такими вещами не пошутишь.

– Извини, Тамара, – произнесла сестра Игнатиус.

– Так вот почему вы все время говорили, что мне семнадцать лет. – У меня в памяти пронеслись все наши беседы. – Но если это правда, то сегодня мне исполнилось восемнадцать лет… Маркус. – Я посмотрела ей прямо в глаза. – И вы собирались засадить его в тюрьму?