— Не осуждай ее, в пользу табу есть веские доводы. Вернее — были. Она «виновата» в одном: хотела видеть свою дочь счастливой.

— И вдруг сегодня этому помешало некое обстоятельство?

— Еще нет, но… Я не слепой, Марсана.

— Приятно это знать.

— Я тебя хорошо понимаю. Конечно — молодой, эффектный грагал. Если он и в самом деле грагал. Море ясноглазого обаяния… Они чрезмерно обаятельны здесь, у нас, на Земле. Но там… Может быть, там, у себя, они не совсем такие или совсем не такие, кто знает. Может, недаром их пытаются отгородить от нас запретительными параграфами Конвенции Двух.

— И соответственно — нас от них? — выпалила Марсана.

Матис пропустил ее реплику мимо ушей:

— Лично я ничего не имею против грагалов. Даже немного завидую им — меня как биолога восхищают результаты их специфической эволюции. Но они другие люди, Марсана. Они живут иной жизнью, и вряд ли она пришлась бы тебе по вкусу.

— Милый мой кузен, меня одолевает недоумение. Похоже, вместо обещанной информации ты, не моргнув своим ужасным глазом, предлагаешь мне делать выбор.

— Оставайся на Земле, Марсана. Здесь тебя любят. Будут ли тебя любить там?.. Подумай.

— Ты говоришь так серьезно, будто я уже собралась в иные миры!

— Один опрометчивый шаг с твоей стороны — и у тебя не будет выбора.

— Не понимаю… Тебя насторожил мой поцелуй?..

Матис молча поднялся, подобрал спикард.

— Один опрометчивый шаг еще ничего не значит, — сказала Марсана. — К сожалению… Впрочем, ты знаешь про все это не хуже меня.

— Есть особые обстоятельства, — сказал Матис. — Опрометчивый шаг — назовем это так — будет стоить тебе земного гражданства.

— Бредишь?!

— Нет.

Нависло молчание. Матис выдержал длинную паузу.

— Импринтинг, — вдруг сказал он. — Кажется, так это у них называется… Импринтинг, будь оно проклято! Похоже, Кирилл тебя разбудил.

— В каком смысле?..

— У тебя не совсем обычная судьба, Марсана. Дело в том… Дело, видишь ли, в том… Короче говоря, ты — дочь грагала.

Бурный финал: резкие, как вспышки молний, проявления ее ауро-поисковой реактивности. Совершенно самостоятельной, кстати. «Ну вот и все», — подумал Кир-Кор и оборвал пиктургию. Повернувшись к морю спиной, начал подъем по ступеням громоздкой каменной лестницы. Подальше от обрыва. Подальше от чужих проблем, которые он усугубил своим вмешательством.

Главное сделано — импринтинг состоялся. Теперь она хотя бы сможет по мере надобности пользоваться своей врожденной способностью видеть в более широком, чем это доступно землянам, диапазоне. Это существеннее самоцвета с Планара. Она разовьет в себе и другие способности. Если, конечно, захочет. И если ей не будут мешать, отговаривать. Родня Марсаны поступила с ней некорректно. Чем позже дочь грагала узнает, кто она, тем больше адаптивных проблем ее ждет. Вопреки мнению тетушек Матея Карайосифоглу за гранью тридцатилетнего возраста проблемы эти бесследно не исчезают. Проблемы тут же возникнут, как только Марсана захочет взглянуть на отца… А она захочет, можно не сомневаться. Хорошо хоть, ее замороченный тетками кузен взял в толк наконец, что будет лучше предоставить право выбора ей самой. Ей, Марсане Панкратии Гай… Кажется, назревает крупный сюрприз для Пан-Гая из Эпидавра…

Плети пуэрарии густо, цепко и ароматно оплели каменные перила по всей длине лестницы. Мало того — расползлись в обе стороны по откосу живыми коврами, захватили плацдарм наверху: ее побеги опутали колоннаду ротонды, перекинулись на кусты и деревья и образовали над тротуаром неширокой аллеи низко свисающий полог.

Аллея уводила вправо с заметным подъемом — огибала, видимо, склон. Под сенью пышных кустов камелии и кокосовых пальм Кир-Кор ощутил себя так, будто ночь застала его в нескончаемом, сильно заросшем листвой и цветами тоннеле. Он плохо видел зелень во мраке: мутно-оливковый цвет, силуэты листьев, как бы подернутые несуществующим флером… А вот цветы излучали интенсивное голубое свечение.

Сквозь просветы в кустах заглядывали яркие звезды и морские огни, под ногами змеились фосфоресцирующие узоры тротуарной мозаики. В поисках катаготия ему пришлось идти наугад.

В глубине мутно-оливкового «тоннеля» забрезжило сияние. Вернее, забрезжили тусклые пятна от весьма экономной подсветки. Постепенно пятна оформились в подсвеченный снизу каменный лик какого-то демона и в его же могучий, идеально круглый, как глобус, живот. Театральный буквально утыкан множеством разнообразных изваянии, Кир-Кор знал это и прошел мимо, не останавливаясь. Современную имитацию тотемов древних культур он ценил не слишком высоко. Что-то, однако, заставило его оглянуться. Демон, повернув клыкастую голову на короткой, но, судя по всему, исключительно подвижной шее, смотрел ему вслед огненными зрачками.

Аллея вывела на виадук, и запоздалый турист снова получил возможность обозреть панораму ночного моря. Центр панорамы — высокий остров Контур и его меньший сосед, похожий на стол, тесно заставленный приготовленными к сортировке большими кристаллами самоцветов. Иллюминации там поубавилось, но все также пронзительно вспыхивал проблесковый маяк, посылая призывные светосигналы одиноким судам. Кир-Кор оглядел нависшие над океаническим горизонтом звезды и остро, как никогда раньше на этой планете, ощутил одиночество. Мысленно пропел под неумолчный аккомпанемент цикад:

Настроение автора песни ему не нравилось. Собственное — тоже. Он ускорил шаги.

За виадуком — подъем, поворот. И еще добрых два километра пышных кустов и деревьев вдоль переливающегося приглушенным свечением тротуара. Потом кусты кончились. Справа и слева — нагромождения гранитных глыб. Без кустов тротуар выглядел голым, хотя над ним шелестели на легком ветру султаны пальмовых вееров. Крутизна склона здесь была меньше, из чего Кир-Кор заключил, что выбрался наконец на «арктические широты» островного купола. «Где-то в этом районе должен быть катаготий», — прикинул он, обнаружив, что большинство останцев гранитной твердыни пали жертвами современных ваятелей. На каждом шагу — рисуночные псевдохараппские письмена, барельефы, скульптурные ниши. Уровень мастерства подражания оставлял желать лучшего. Приятным исключением здесь можно было считать горельефы и резные колонны фасада монолитного «скального храма». Особенно колонны. Они и в самом деле напоминали другую эпоху. Оттого, может быть, что были обвиты молодыми лианами.

«Храм» вполне мог оказаться декорированным входом в подземные ярусы катаготия. Кир-Кор переступил порог. Громкое шипение всколыхнуло воздух — будто спустили пар из котлов старинной машины. С непереносимым скрежетом повернулась сзади каменная плита, заполнив собой весь дверной проем без остатка, в мутно-желтом сумраке вспыхнули и поплыли вдоль карнизов красные фонари. Возникла заунывная мелодия, лязгнул металл — посреди помещения ритмично задергалась, подражая переборам лап паука, многорукая бронзовая фигура, обвитая кобрами. Шива Натараджа собственной персоной… Танцуя, Натараджа звонко топтал беспомощно распростертого на полу гуманоида. Топтал с улыбкой. В руках у него кувыркались два факела и какие-то сверкающие предметы непонятного назначения. Орудия не то труда, не то — убийства. Игра красных бликов на мускулах Натараджи, перестук снизанных в ожерелье человеческих черепов и неприятная улыбка на трехглазом лице вызывали сильное желание поскорее выйти отсюда. Противиться желаниям сегодня было необязательно, Кир-Кор свернул в неведомо куда ведущий боковой проход — каменный коридор с грубо обработанными стенами.

Пологий подъем. Впереди — усеянный звездами прямоугольник выхода. И никаких признаков катаготия. В спину ударил прожекторный луч — в прямоугольнике звездного неба отпечаталась тень ночного туриста…