Глава 27

— Считаешь, твое участие в восстании поможет возродить былую славу Шотландии?

В ответ Робби лишь усмехнулся и вытащил из комода очередную рубашку. Следовало бы попросить Молли упаковать вещи, но тогда пришлось бы терпеть ее слезы, а к этому Робби вовсе не стремился, за свою недолгую жизнь он и так настрадался достаточно. Но больше всего он не выносил жалостливых взглядов, поэтому не обернулся, услышав вопрос Хью.

— А была ли эта слава? И когда? Во времена римлян? Или когда наши дикие предки размалевывали себя синей краской? Шотландии ни разу не удавалось мирно ужиться с Англией.

— И потому ты рвешься в бой? Хочешь стать пушечным мясом для англичан?

— Ты предоставил каждому возможность сделать выбор, Хью. Почему же ты отказываешь в этом мне?

— Потому что ты не такой, как все, Робби.

— То есть калека? Но пушкам все равно. Стоять я могу, саблей владею, а в седле держусь не хуже тебя.

— Да я не о том, дуралей. Ты же мой брат…

Воцарилась тишина, гнетущая, бескомпромиссная.

— Да, Хью, я твой брат. Потому и ухожу.

Младший не стал объяснять, а старший не стал допытываться.

— Я не собираюсь жертвовать нашими сородичами, Робби. При неблагоприятном исходе может случиться, что мы под звуки волынок и под знаменем Макдональдсе бодро двинемся к могиле.

— Бывает смерть и похуже.

Хью метнул на брата взгляд, полный еле сдерживаемого гнева, и тихо сказал:

— Благодари Господа, что в наших жилах течет одна кровь, иначе я бы тебя ударил.

— Я имел в виду не Сару. Я говорил о тебе. Ты живьем замуровал себя, отгородился от всех, Ненвернесс провонял горечью, сожалением и безумием.

На этот раз Хью не сдержался, и в следующее мгновение брат растянулся на дубовом полу.

— По крайней мере ты не стал делать скидку на мое увечье, — усмехнулся Робби. — Благодарю тебя.

— Ты и языком можешь ранить сильнее, чем мечом.

— Но я же сказал правду, — возразил молодой человек, пытаясь встать и отвергая помощь Хью. — А если она тебе не по нраву, можешь вернуться в свою келью. Странно, как ты вообще заметил, что я уезжаю, при твоей-то способности гнать от себя все неприятное: людей, тревожные мысли, шум… По-моему, ты и пожар заметишь, только если сам загоришься!

Действительно, после отъезда Кэтрин лэрд ходил сам не свой.

Недавно, работая с серой и щелочью, он чуть не взорвал свою лабораторию, хотя отлично знал, что опыт полагается ставить на меньших количествах. Огромный стеклянный цилиндр, выписанный из Эдинбурга, разбился вдребезги, когда Хью по неосторожности оставил его на краю стола. Но осколки бесценного прибора оставили его равнодушным.

Он потерял аппетит. Пища казалась безвкусной, Хью с трудом заставлял себя проглотить кусок, чтобы угодить Мэри, которая пригрозила кормить его насильно. Умывание, бритье, смена одежды представлялись ему одинаково бесполезными и только отвлекали от научных занятий. Зато виски действовало успокаивающе, избавляло от ночных кошмаров, над которыми он был не властен, и оттачивало мозг для нового эксперимента. Хью гнал от себя мысль, что с отъезда Кэтрин ни на шаг не продвинулся в своих изысканиях.

Обитатели Ненвернесса уже обратили внимание на то, что их лэрд превратился в небритого мрачного пьяницу, от которого за версту разило виски.

Робби добродушно улыбнулся брату, хотя в глазах у него затаилась печаль.

— Я думал, ты догонишь ее, и был уверен, что именно так и надо поступить. Я говорил себе: «Какое счастье быть свидетелем такой любви!» А потом понял, что ты просто глупец.

— Я не желаю это обсуждать.

— Еще бы! Недаром могила Сары — единственное место в Ненвернессе, куда ты никогда не ходишь. Пытаешься стереть ее из памяти, сделать вид, что этой женщины не существовало, что у тебя вообще не было жены. — Робби, прихрамывая, подошел к брату. Лицо Хью казалось странно неподвижным, словно высеченным из гранита. Вздохнув, младший Макдональд упрямо продолжил: — Но она была, Хью, и от этого никуда не скроешься. — Лэрд вздрогнул. — Не знаю, за что ты себя казнишь. За то, что привез сюда Сару, или за то, что полюбил Кэтрин?

Хью круто повернулся, намереваясь уйти, но Робби с неожиданной силой ухватил его за рукав.

— Порой большая любовь причиняет большие страдания, но надо быть идиотом, чтобы от нее отказываться. Ведь такое чувство приходит далеко не к каждому, Хью…

— Откуда тебе знать, Робби? Только болтаешь зря, — досадливо возразил лэрд, пытаясь избавиться от щемящего чувства боли в груди с тем же упорством, с каким он прожил несколько последних месяцев.

Он по горло сыт чувствами. Ему нужно вернуться в лабораторию, где правят законы разума, где он может погрузиться в точный и понятный мир цифр. А чувства — нечто эфемерное… опасное… иногда способное даже убить.

Хью всегда ценил логику. Изучив труды Галилея, проделав множество опытов, он пришел к выводу, что нельзя полагаться на сиюминутные ощущения. То, что выглядит правильным, на поверку оказывается ложным. Следовательно, можно допустить и обратное: то, что выглядит неправильным, не обязательно является таковым.

Жизнь оказалась намного сложнее, чем он думал. Если он усомнится в том, что черное есть черное, значит, можно поверить, что черное есть белое и наоборот? А тогда остается лишь принять непреложный факт: сам он пьяное ничтожество и больше никто.

Но именно с этим не так-то просто смириться.

— Я поклялся сказать тебе в лицо, — неожиданно произнес Робби. — Мне надо видеть твои глаза… когда я стану просить у тебя прощения.

— За любовь к Кэтрин? — холодно усмехнулся лэрд. — Тебе нужно мое разрешение?

— Нет, за любовь к Саре.

Возникла многозначительная пауза, преисполненная невысказанных чувств, оттого казавшихся сильнее. Мужчины, связанные кровными узами, выяснили, что их роднит еще вина, отчаяние и горе.

— Господи, Робби, бедный ты мой дурачок…

— Ты прав, Хью, только…

Робби не стал делиться тайными мыслями и несбывшимися мечтами, не стал вспоминать, когда впервые понял, что влюблен в Сару. Блаженные часы, когда он читал ей стихи, просто чтобы доставить удовольствие, навсегда похоронены в глубине его сердца. Он вынужден лелеять драгоценные воспоминания, потому что других уже не будет. Это все, что у него осталось.