— Ну, можно? — спрашивает мэр Прентисс.

— Что?

— Называть тебя Виолой?

— Я не в силах вам помешать, — говорю я. — Зовите как хотите.

— Хорошо, — отвечает мэр, не садясь и не шевелясь, с прежней улыбкой на лице. — Когда тебе станет лучше, я бы очень хотел с тобой побеседовать.

— О чем?

— Как же, о кораблях, разумеется. Которые с каждой минутой все ближе и ближе.

Я проглатываю слюну:

— О каких еще кораблях?

— О нет, нет, нет. — Он качает головой, хотя продолжает улыбаться. — В начале нашего знакомства ты проявила такую храбрость и ум… Прошу, не порть это впечатление. Страх не помешал тебе обратиться ко мне уверенным и спокойным голосом. Твое поведение достойно восхищения. — Он опускает голову. — И все же этого недостаточно. Мне нужна честность. Мы должны начать с честности, Виола, иначе как мы вообще можем чего-то добиться?

«Добиться чего?» — думаю я.

— Я сказал тебе, что у Тодда все хорошо, — говорит мэр Прентисс. — И это чистая правда. — Он кладет руку на спинку моей кровати. — С ним и дальше будет все хорошо, обещаю. — Он умолкает. — А ты будешь честна со мной.

Я начинаю понимать, что это ультиматум.

Тепло от живота расходится по телу, замедляя и сглаживая все вокруг. Молнии в животе утихают, но с облегчением приходит и сон. Зачем мне дали целых две дозы? Я так быстро усну, что даже не смогу поговорить с…

О…

О!

— Мы с Тоддом должны увидеться, иначе я вам не поверю, — говорю я.

— Скоро, — отвечает мэр Прентисс. — Сперва нам предстоит еще очень многое сделать в Нью-Прентисстауне. И переделать.

— Даже если никто этого не хочет. — Мои веки начинают смежаться. Я с трудом их разлепляю и только тогда до меня доходит, что я сказала это вслух.

Мэр вновь улыбается:

— Последнее время мне часто приходится это говорить, Виола. Война кончилась. Я тебе не враг.

Я поднимаю на него удивленный и сонный взгляд.

Я боюсь его. Честное слово.

Но…

— Вы были врагом женщин Прентисстауна, — говорю я. — И всех жителей Фарбранча.

Его лицо неуловимо каменеет, и ему явно не хочется, чтобы я это заметила.

— Сегодня утром в реке обнаружили труп, — говорит он. — Труп с ножом в горле.

Я изо всех сил стараюсь удержаться, чтобы не вытаращить глаза: не помогает даже корень Джефферса.

— Вероятно, смерть эта вполне объяснима. У жертвы определенно были враги.

Я вспоминаю, как сделала это…

Как вонзила нож…

И закрываю глаза.

— Что же до меня, — говорит мэр, — то война кончена. Моя военная служба подошла к концу, теперь моя задача — править и объединять людей.

Ну-ну, объединять, разлучая,думаю я, но дышу все медленней, а белый цвет стен вокруг становится все ярче и ярче — он не слепит, он мягкий и ласковый, в нем хочется утонуть и спать, спать, спать. Я еще глубже погружаюсь в подушку.

— Что ж, я пойду, — говорит мэр. — До скорых встреч.

Я начинаю дышать ртом. Со сном бороться уже невозможно.

Мэр видит, что я уплываю.

И делает ужасно странную вещь.

Он подходит ближе и почти заботливо накрывает меня простыней.

— У меня к тебе последняя просьба.

— Какая? — спрашиваю я, не открывая глаза.

— Зови меня Дэвид.

— Что? — Язык едва ворочается.

— Я хочу, чтобы ты сказала: «Спокойной ночи, Дэвид».

Из-за лекарства я совершенно не владею собой, и слова слетают с губ без моего ведома:

— Спокойной ночи, Дэвид.

Сквозь дымку наркотического сна я вижу, что мэр выглядит удивленным… и даже немного расстроенным.

Однако он быстро берет себя в руки:

— И тебе, Виола. — Он кивает и шагает к двери.

Тут до меня доходит, в чем дело, что именно в нем изменилось.

— Не слышу вас, — шепчу я.

Он замирает и оборачивается:

— Я сказал: «И тебе…»

— Нет, я про другое, — кое-как выдавливаю я. — Я не слышу ваших мыслей.

Мэр вскидывает брови:

— Ну еще бы.

Я засыпаю прежде, чем за ним закрывается дверь.

Я сплю долго, очень долго, а когда открываю глаза, комната уже залита солнечным светом, и я пытаюсь понять, что произошло на самом деле, а что мне приснилось.

(…отец протягивает руку и помогает мне забраться по лестнице в люк. «Добро пожаловать на борт, шкипер…»)

— Ты храпишь, — произносит чей-то голос.

На стуле сидит Коринн и так быстро орудует иголкой над тканью, что кажется, это чьи-то чужие и злые руки летают над ее коленями.

— Неправда, — говорю я.

— Ей-богу, как корова в охоте.

Я сбрасываю одеяла. Кто-то сменил мне повязки, и резкая боль в животе исчезла — видимо, швы наложили заново.

— Давно я сплю?

— Больше суток. — В ее голосе слышится укор. — Президент уже дважды присылал людей — справиться о твоем здоровье.

Я кладу руку на бок и осторожно щупаю рану. Боли почти нет.

— Что же, тебе нечего на это сказать? — вопрошает Коринн, яростно работая иголкой.

Я хмурюсь:

— Что тут скажешь? Я его первый раз в жизни видела.

— Зато онхорошо тебя знает, не так ли? Ай! — Она шипит и сует в рот уколотый палец. — Все это время мы сидим взаперти и даже на улицу выйти не можем!

— А я тут при чем?

— Ты ни при чем, дитя мое. — В палату заходит госпожа Койл и строго смотрит на Коринн. — Никто здесь тебя не винит.

Коринн встает, вежливо кивает госпоже и молча выходит за дверь.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает госпожа Койл.

— Голова кружится. — Я немного приподнимаюсь на руках — получается гораздо лучше. Ноги не очень-то гнутся, но в конце концов мне удается встать и даже пройтись до двери.

— Не зря Мэдди говорит, что вы — лучшая целительница в городе! — с восхищением говорю я.

— Мэдди никогда не лжет.

Госпожа Койл провожает меня по белому коридору к туалету. Когда я выхожу оттуда, мне протягивают белую рубашку — она теплей, длинней и вообще приятней, чем рубашка с завязками на спине. Я переодеваюсь, и мы идем обратно в палату, меня немного шатает, но все же я иду.

— Президент интересуется твоим здоровьем, — говорит госпожа Койл, придерживая меня рукой.

— Коринн уже сказала. — Я тайком кошусь на нее. — Это все из-за новых переселенцев. Я знать не знаю мэра! Я не на его стороне.

— О! — Госпожа Койл заводит меня обратно в палату и укладывает на кровать. — Так ты признаешь, что есть разные стороны?

Я откидываюсь на подушку, крепко прижимая язык к зубам.

— Вы мне нарочно вкололи две дозы Джефферса, чтобы я не смогла долго с ним разговаривать? — спрашиваю я. — Или чтобы я не успела рассказать ему лишнего?

Она одобрительно кивает, словно хвалит за сообразительность:

— Если я скажу, что и то, и другое — правда, ты ведь на нас не обидишься?

— Могли бы и спросить для начала, — говорю я.

— Времени не было, — отвечает госпожа Койл, садясь на стул рядом с кроватью. — О Прентиссе мы знаем только из истории, а история эта — очень, очень скверная. Что бы он ни говорил о новом мире и новом обществе, лучше заранее подготовиться к беседе с таким человеком.

— Я его не знаю, я вообще ничего не знаю! — повторяю я.

— Но ты еще можешь узнать, — произносит она с легкой улыбкой. — А как сложится ваше знакомство, зависит от человека, который проявит к этому интерес.

Я пытаюсь прочесть ее, понять, что она имеет в виду, но у местных женщин тоже нет Шума, так ведь?

— Что вы такое говорите?

— Что тебе давно пора хорошенько поесть. — Она встает, стряхивая с белоснежного халата невидимые соринки. — Попрошу Мэдди принести тебе завтрак.

Госпожа Койл подходит к двери и берется за ручку, но поворачивает ее не сразу.

— Знай вот что, — говорит она, стоя ко мне спиной. — Если стороны все-таки есть… — она косится на меня из-за плеча, — то мы с президентом точно на разных.