Дыхание Рейчел изменилось, и он понял, что она проснулась. Некоторое время они лежали молча. Словно читая его мысли, она чувствовала, как росло его беспокойство.

– Что будем делать дальше, Саймон?

– Ты сможешь еще раз найти тот дом, с собаками?

– Значит, будем следить за ними, – заключила она. – Конечно, смогу. Послушай, во что мы влипли? – спросила она тихо. – Я хочу сказать, этот Медоуз... Ты веришь ему? Ведь это – сенсация!

Он улыбнулся, услышав, что она употребила то же самое слово.

– Ты веришь в это? – переспросила она и зевнула.

– Пока у меня нет оснований не верить. Одно я знаю точно: после встречи с Медоузом меня не тронули. Значит, это не было ловушкой, да и сам он был перепуган насмерть. Его информация стыкуется с тем, что мы знаем о Дэвиде Паскини, и совпадает с разрозненными фактами, которые ты получила в Вашингтоне. Чему здесь еще не верить? – Он почувствовал себя крайне утомленным и вздохнул. Раннее пробуждение Рейчел оказалось весьма некстати.

– Все это странно, – сказала она и провела ногой по его икре. – Странно находиться здесь и странно, что произошло с нами.

Он молчал.

– Постарайся заснуть, Саймон. – Она отвернулась от него, унося с собой тепло своего тела.

На потолке плясали полосы света, которые, подчиняясь движению волны, то набегали друг на друга, то отдалялись. От них невозможно было оторвать глаз, и он, словно под гипнозом, чувствовал, как расслабились мышцы тела, и он стал куда-то проваливаться, но в этот момент на него вновь нахлынули воспоминания о том сне. Он поборол одну болезнь – страх перед бездействием, но другая – страх перед снами – осталась.

– Хорошо, согласен. – Эд Джеффриз вскинул руки. – Идея была наша. Не спорю. Но проблема – их. – Он обвел взглядом присутствующих, ища поддержки.

– Теперь ни до чего никому нет дела, Эд, – резко заметил Говард Прентисс. – Все это уже не важно. Важно только то, что раздаются настоятельные требования закрыть дело. Мы очень близки к тому, чтобы сесть в лужу.

– Меня это устраивает, – ответил Джеффриз. – Я хочу только одного: чтобы они наконец приняли решение.

– Они не могут этого сделать, поэтому мы и собрались. Джеффриз явно утрировал свои гнев и возмущение, поскольку весьма кстати нашелся козел отпущения, на которого можно было свалить всю вину.

– Ну конечно. Можно подумать, эти ребята не знают, как поступить с упрямой проституткой в публичном доме.

Но его слова не обманули Прентисса, который тихо заметил:

– Значит, мы потеряли Ирвинг.

Джеффриз поморщился:

– Похоже на то. Нельзя сказать, что она с кем-нибудь встречалась, но...

– Ты хочешь сказать – ее никто не видел?

– Что? – Джеффриз взглянул на него.

– Ее никто не видел? – явно раздраженно повторил Прентисс.

– Да, именно это я и хотел сказать, но нам кажется...

– Вот-вот, кажется, – оборвал его Прентисс. – А что Пола Коул?

Слева от Джеффриза сидел человек с густыми усами, который присутствовал на первом инструктаже Рейчел Ирвинг. Он сказал:

– Она в Лондоне. Ее возили в один игорный дом. Охраняют двое: один – наш, другой – их.

Прентисс ни словом не обмолвился об отчете, который получил несколько часов назад. В нем содержались сведения, не предназначавшиеся для ушей Джеффриза. Он вспомнил слова, сказанные им перед просмотром видеозаписи выступления Полы Коул в топ-шоу:

"– Они уверены, что это получится? Я хочу сказать, что вся эта история попахивает чертовщиной, и у меня такое чувство...

– Ну, продолжай, – сказал тогда Прентисс.

– У меня такое чувство, что мы связались с сумасшедшими".

Прентисс собрал страницы представленной ему сводки. Усатый сообщил кое-какие подробности о том, чем занимается в Лондоне Пола Коул. Прентисс не слушал его, думая о своем. Может быть, и чертовщина, ведь узнала же она каким-то образом о Дэвиде Паскини. По ее словам, она разговаривала с ним. Что это могло значить? Из Нью-Йорка привезли Бена Аскера, вот пусть он и разбирается со всей этой ерундой.

– Хорошо. – Прентисс отодвинул стул и встал. – Докладывать каждый день. Любая информация должна немедленно ложиться мне на стол. Пока операция продолжается, но, если произойдут изменения, вас поставят в известность. – Он посмотрел на Джеффриза. – Это дело – твое шоу, Эд. Покажи себя.

– Будьте уверены, – улыбнулся Джеффриз. Но всем сидевшим за столом показалось, что они уловили в словах Прентисса совсем иное: «Это – твой конец, Эд».

Уильям Прайор редко садился за свои письменный стол позднее восьми утра. Он считал большой добродетелью тот факт, что его мать была шотландской пресвитерианкой, и в раннем возрасте он прочно усвоил от нее уроки прилежания и самодисциплины. Правда, впоследствии он обнаружил в себе самое неуправляемое из всех человеческих качеств – тщеславие. Именно оно, а не пример матери, заставляло его рано вставать. Он не мог сказать, что вспоминал о своей родительнице с любовью. Когда ему случалось думать о ней, она всплывала в его памяти в образе вечно недовольной, мрачной старухи с неприятно пронзительным голосом, походившим на скрежещущий визг буровой машины, проходившей горную породу.

Он говорил по телефону и крутил кинжал, который использовал для разрезания писем, проделывая его кончиком крошечную дырочку в центре промокательной бумаги.

– У меня скоро состоится с ними разговор, – сказал он. – Мне будет интересно услышать их предложения. – Он слушал собеседника, слова которого заставили его улыбнуться. – Да, ситуация сложная. Никто не знает, что бы это могло значить. Наши люди поговорят с ними. Я то и дело слышу выражение «остаточное поле». Но так ли уж это важно, что она может... как бы это сказать... улавливать из эфира?

Он слушал, время от времени соглашаясь с собеседником: «Да... да», и рассеянно вращал кинжалом.

– Думаю, это неприятно, но опасности никакой, – ответил он на вопрос. – Конечно, его прослушивают и за ним следят, когда это возможно. – При последнем замечании он покривился. – Наше мнение на сей счет совпадает с мнением американцев. Все это чертовски досадно, но не может серьезно повлиять на ход событий.

– Нет, – ответил Прайор на следующий вопрос, – о Саймоне Герни и этой женщине, Ирвинг, – ничего. Но скорее всего, наша встреча неизбежна. Естественно, мы ищем.

Голос в телефонной трубке зазвучал резче, однако выражение лица Прайора не изменилось. Он по-прежнему лениво крутил между пальцами рукоятку кинжала.

Когда голос умолк, он сказал:

– Да, конечно. – Его голос звучал ласково, словно он уговаривал капризного ребенка. – Конечно, господин министр. Да, как вам угодно. – Он положил трубку, продолжая любоваться вращающимся лезвием кинжала и совершенством его очертаний.

– Подожди, черт возьми.

Пит Гинсберг замер над телом Полы в самый неподходящий для него момент, его лицо болезненно исказилось от предвкушаемого удовольствия. Он не шевелился и, стараясь оттянуть момент наслаждения, представил себе водяной поток, текущий вспять, вверх по холму.

Пола изогнулась, чтобы плотнее прижаться к нему, и стала ритмично вращать бедрами, издавая слабые стоны, по мере того как она приближалась к кульминационному моменту. Сквозь полузакрытые веки она смотрела на слуховое окно, озарявшееся первыми лучами утреннего солнца. Ощущение восторга нарастало, накатываясь на нее волнами.

Время от времени она впивалась пальцами Питу в ягодицы, прижимая его еще крепче к себе, потом отпускала, желая отсрочить долгожданный момент. Гинсберг не двигался, почти уверенный в том, что она забыла о его существовании.

Ее голос становился все громче, и каждый ее стон свидетельствовал о неимоверном удовольствии, которое она испытывала. Она усиливала его, ловко работая бедрами, подпуская и оттягивая столь желанный миг. Наслаждение заливало все ее тело, как утренний свет, струившийся сверху, заливал комнату, слепя своими яркими лучами, отчего у нее перед глазами поплыли красные и белые круги.