Из темноты вынырнули три коричневых, крайне отвратительных чморка, причем один из них был с бородой и в очках.

— Прирежьте этого гада, ребята! — мстительно улыбнулся Дуршлаг.

Шмурдяк взревел, готовый кинуться в битву; коричневых чморков он боялся меньше, чем тараканов на своей кухне.

— Рахитанцы! Рахитанцы идут! — вдруг завопили издалека. — Спасайся кто может, однако!

Вопили, естественно, сами рахитанцы, и их внезапное появление произвело на чморков сокрушительное действие. В стане Шмурдяка началась паника: чморки заметались туда-сюда, побросав копья, щиты и гармошки; многие под шумок занялись гомосексуализмом.

— Каратели! — взвизгнул Шмурдяк. — Быстро, все в каре! Цурюк! Цурюк, сукины дети!.. Ай, шайзе!

Он ухватился лапами за зад и совершил дикий прыжок в высоту. Точно посредине того самого места торчало увесистое копье совсем не рахитанского производства. Оскалив влажные клыки, Дуршлаг метнулся вперед и вскинул над головой громадный разделочный нож. Его расчет был верен, однако Шмурдяк, совершив в воздухе кульбит, приземлился на нож наиболее защищенным местом, а именно — бронированной ширинкой. Острие царапнуло молнию, а потом рука половника подломилась, и Шмурдяк обрушился на его голову всей своей массой.

«Хрясь!» — и шейные позвонки половника превратились в труху.

Шмурдяк резво вскочил и начал выдергивать из зада копье.

— Да честному воздастся! — прокомментировал он, пнув бездыханного Дуршлага. — О, майн готт, оно застряло! Проклятая резьба!

Он попытался выкрутить копье из задницы, однако тут Опупин, которого достали все эти яйца, кольца и ногоприкладства, вскочил и так звезданул генерала куском шкряба по морде, что тот упал. Он повалился на спину и, естественно, нанизал себя на копье, которое с мерзким чавкающим звуком вышло чуть ниже пупка окровавленным стеблем бамбука.

— Слинчев бряк! — таинственно возвестил Шмурдяк и приказал долго жить.

— В лес! — крикнул Опупин. — Скорее!

Сграбастав Марси за шиворот, он парой оплеух привел братца в чувство, и они побежали, перескакивая костры и чморков, занимающихся непотребством.

В тот миг, когда хрюкки шмыгнули под деревья, конные рахитанцы ворвались в лагерь и принялись закалывать чморков раскладными дротиками. Напуганные чморки сопротивлялись вяло, кое-кто пытался удрать — таким швыряли вдогонку томагавки, которые с тупым звуком врубались между лопаток. Раненых и молящих о пощаде беспощадно затаптывали оленями.

Брызгая слюной и вереща, сыны степей быстро довершили разгром, и, спрыгнув с оленей, начали скальпировать чморков, многие из которых еще подавали признаки жизни. Затем, выкупавшись в крови супостатов, рахитанцы развели большие костры и пустили чморков на победный ужин, после которого затеяли танцы на обглоданных костях под аккомпанемент бубнов, тарахтелок, мычалок и сопелок.

Израненные и мокрые от пережитых кошмаров, хрюкки брели по лесу до рассвета. Наконец взошло солнце; в лесу настал новый, сумеречный день.

— Мне плохо! — пискляво пожаловался Марси. — Я устал и хочу есть. А еще я, кажется, простудил свою мочеполовую систему! — И он выругался самыми последними словами.

— Кончай ругаться! — приструнил его Опупин. — Так делают только безкультурные болваны!

— Так ты думал, что я культурен? — хохотнул Марси, и в доказательство обратного попытался засунуть в ноздрю большой палец ноги. — В чем-чем, а в культуре меня заподозрить трудновато! Понял, да?

— ГАРБАБАК МАРБАК БЕРДАК! — вдруг торжественно пророкотало над их головами.

— Ой! — замер Опупин. — Это... это...

Марси молча указал куда-то вверх. Опупин поднял взгляд и, сдавленно охнув, сел на землю.

Над хрюкками возвышалась неописуемая в своем уродстве фигура: трехметровый горбатый старик с мордой алкаша, украшенной длинной бородищей в форме веника, заинтересованно смотрел на них запавшими зелеными глазами. Его голый череп напоминал бильярдный шар. От широких округлых плеч веяло первобытной мощью. Морщинистая серо-зеленая кожа — точь-в-точь древесная кора — покрывала массивное тело... Старик был совершенно гол, но то, что разглядели хрюкки на причинном месте, вообще не стоило упоминания: ПРИРОДА ТАК ОШИБАТЬСЯ НЕ МОЖЕТ!!! На обвисшем брюхе старика виднелся лыковый пояс с набором загадочных баночек, бутылочек и баллончиков. Надписи на них мало что сказали хрюккам: «антижук», «античервин», «ДДТ», «дихлофос», «карбофос» и «хлорофос». В длинных узловатых пальцах старик зачем-то держал широкий лист лопуха.

— ХУ А Ю? — проскрипел он, и от звуков его царственной речи с ближайших деревьев посыпались листья, сучья и пара белок, умерших от страха.

— Хрюкки мы, — быстро сориентировался Марси. — А ты что за чудо?

— Свиньи, — разочарованно вздохнул великан. — Одни свинские морды вокруг, что за жизнь настала?.. А кто я? Я хеербумм донт, ясно?

— Хреновзонд? — ужаснулся Опупин. — А мы таких не знаем...

Старик издал звук, похожий на скрип падающего дерева.

— Недоросли... — с усмешкой протянул он. — Хеербумм... Я ж сегодня еще не пил, и на тебе — галюники пошли. Ну ладно. Как пришли, так и уйдут, хе-хе-хе! Я — донт их рода лесного урода, то бишь народа — парадонтозов! Сокращенно — донт, ясно? Я — знаменитый Ревень, Пастырь Леса, или проще — Скотовод. Да-да, Ревень Скотовод, так меня все зовут!.. Неофициально я — Ревень Сучколоб, для друзей — Бревно, но только для близких! Хыымм быымм дыр-дыр хлоп! По выходным и будням, короче, всегда, я — директор этого чудного заповедничка. Кто в этом лесу будет ветки ломать, того я сам — хе-хе — заломаю! Ясно?

— Куда уж ясней, — заверил Марси, скосив глаза на громадный кулачище в миллиметре от собственного носа.

— То-то же! — Настроение Ревеня слегка улучшилось. — Ребятки, теперь вижу: вы настоящие. А то я все думал — галюники пошли. Буумм хуумм трамм па-памм! Гоп! Гоп! Гоп ля-ля! Не знаю, кто вы, но появились вы в самый неподходящий момент, в тот момент, когда мне припекло, и я решил присесть, чтобы сделать барурум.

— Что сделать? — не понял Марси.

Опупин пихнул братца локтем.

— Я тебе потом объясню! — прошептал он.

— Объясни, объясни, — добродушно прогудел Ревень. — Думаю, это несложно будет даже показать. Но вот я, как и всякое разумное существо, в такие моменты стремлюсь остаться в одиночестве... Хаум-баумм дрынь бу-бу!.. Так что я буду вам очень признателен, если вы на время барурума оставите меня одного. Скажем, зайдете вон за тот дуб и подождете меня там. Я скоро закончу... мне так кажется... и мы отравимся... хм, отправимся... да-да, мы отправимся соображать на троих!

Хрюкки сделали, как сказал Ревень, и вскоре он действительно закончил, о чем оповестил хрюкков и лес протяжным радостным ревом. Тогда они, слегка робея, вышли к нему. Без лишних разговоров донт сгреб их широкими ладонями и усадил на выступ своего горба.

— Ко мне, ко мне, ко мне домой! — пропел он и отправился в путь, причем деревья и кустарники раздвигались сами, раболепно уступая ему дорогу. Тем, кто мешкал, Ревень для профилактики обламывал ветки.

Быстро освоившиеся хрюкки вертели головами, любуясь красотами леса (пышная зелень, могучие стволы с узловатыми корнями, синее небо сквозь ажурные кроны, прозрачная паутинка, поймавшая солнечный лучик и все такое прочее). Наконец Ревень вышел на широкую просеку, где с видимым наслаждением принялся обрывать ветки у молоденьких сосенок.

— Ах вы крохотулечки мои, — шептал он, счищая хвою с веток. — Муципуци кис-кис! Усю-сю-сю, деточки! Ах вы мои маленькие нетронутые сладкие... Ах, какие стройные ножки! Гули-гули, бу-бу-бу!

— Как думаешь, он придурок или притворяется? — прошептал Марси, но Опупин приложил палец к губам.

Ревень продолжал бубнить, вздыхая в экстазе.