— И пусть не считается… — сказал Вовка. — Я и не говорю, что считается. А пескари и усачики считаются!.. Знаешь, я сколько их наловил за свою жизнь? Сто, да сто, да ещё сто раз по сто… Вот сколько. Мы их потом жарили и все ели, даже маме досталось! А ты небось и одного пескарика не поймала.

— Подумаешь! Зато я прошлым летом с мамой сто да сто грибов и ягод насобирала, они и сейчас у нас есть. Правда же, дядя Самохин?

— Что правда, то правда… — подтвердил ездовой. — Грибы сушили и солили, из ягод варенье варили… Ну, кажись, приехали… Скоро заимка лесника, а там до заставы рукой подать.

За разговором Вовка и не заметил, что в лесу по бокам дороги сгустились сумерки. Дорога, правда, видна была ещё хорошо. Хорошо были видны стволы сосен и особенно берёз, стоящих у самой дороги, но в глубине леса всё сливалось в сплошную тёмную массу, пугающую своей тишиной. И только где-то впереди, булавочной головкой, мерцал огонёк. Так в летние вечера в Армавире мерцали в темноте жучки-светлячки, охотиться на которых у ребят было (разлюбимым делом. Самым удачливым охотником был Вовка. У него была фуражка, а ловить светлячков фуражкой было куда сподручней, чем, например, тюбетейкой: фуражку можно было держать за козырёк.

И теперь Вовке показалось, что он видит старых знакомцев. Он даже попытался вскочить на ноги и завопить:

— Светлячок! Светлячок!

Но тут подводу швырнуло в сторону, и он чуть не слетел.

Нет, то были не светлячки. И опять эта всезнайка Светка выставилась.

— Это бабушка Марфа и дедушка Матвей Спиридонович там живут! — сказала она. — Это они лампу зажгли…

— Всё равно, как светлячок… — проворчал Вовка. — Мы их фуражками и тюбетейками ловили. Если тысячу наловить в бутылку, ими можно, как фонариком, светить…

А светлячок становился всё ярче и ярче, то появляясь, то исчезая, и вдруг превратился в обыкновенное окошко деревянного дома, стоящего посреди полянки. За домом, чуть поодаль, виднелись сараи. На поляне было светлее, чем в лесу, и Вовка увидел на крыльце дома высокого старика с широкой бородой, наполовину белой, наполовину жёлтой. Старик курил трубку.

— Здравия желаем, Матвей Спиридонович! — Вовкин папа легко соскочил с лошади и приложил руку к фуражке.

— И вам желаем здоровья! — степенно ответил старик, вынимая изо рта трубочку. Он открыл дверь и зычно крикнул в дом: — Гости!

На пороге появилась хозяйка в чёрном платье и сером пуховом платке на плечах. Она была маленького росточка: головой еле доставала до кончи-ка дедушкиной бороды.

— Бабушка Марфуша! — закричала Светка.

И хозяйка дома заспешила к подводе.

— Приехала, стрекоза, приехала, егоза!.. — напевно приговаривала она, снимая Светку с подводы. — Ну, как ты гуляла там, в своём городе Ленинграде? Веселенько тебе было у родимой бабушки?..

Поставив Светку на крыльцо, она сняла с подводы и Вовку.

— Так, прибавка у меня, одним внучком поболе! — сказала она. — Тебя вроде как Владимиром нарекли?

— Нет. Меня Вовкой зовут. Папа с мамой меня аж из Армавира привезли…

— Батюшки! — всплеснула руками бабушка Марфа. — Далече, наверно, от нас — почитай, на самом краю света… Ну, детоньки, заходите в избу.

Но пришлось чуток задержаться: как раз подъехали Клавдия Петровна и Вовкина мама. Клавдия Петровна, хоть в туфельках, а ловко соскочила с лошади, а вот Вовкину маму пришлось папе снимать с седла и вести к крыльцу. Сама она не могла и шагу сделать: ноги не слушались!

— Ну вот! — посмеивался папа. — А ещё кубанская казачка…

— А что тут смешного?.. — и сердилась и смеялась мама. — Теперь и казаки-то разучились на лошадях ездить, а не то что казачки… Мы теперь к тракторам приучены да к машинам…

Бабушка Марфа расцеловала в обе щеки и Вовкину маму и Светкину маму и повела всех в избу. Про избы Вовка знал доныне только то, что в сказках про них говорится. А в сказках говорится, что избы стоят на курьих ножках… Где ж они, эти курьи ножки?

Изба лесника была сложена из толстых брёвен, очищенных от коры, и покрыта крышей из досок. Вместо курьих ножек избу поддерживали здоровенные валуны, а промежутки между ними тоже были зашиты досками. И то было Вовке удивительно, что стены внутри избы тоже бревенчатые, а не оштукатуренные и побелённые, как в доме дедушки в Армавире. Из дерева был и потолок, и перегородка, что разделяла избу на две комнаты, деревянным был и пол из широченных досок. Только и пол, и потолок, и стены, и переборка были не тёмного цвета, как наружные стены, а жёлтые с коричневатым отливом. Будто солнцем пропитаны!

Бабушка Марфуша быстро раздела Светку и Вовку и взялась за самовар.

— Да вы не беспокойтесь, не хлопочите, мы ведь не голодные… — сказала Вовкина мама.

Бабушка Марфа взглянула на неё с недоумением, а потом улыбнулась:

— Ты, молодка, почитай, впервой на Севере? Да ещё в нашей глухомани… Гость-то у нас бывает не каждый год, не то что день. Вот поживёшь тут и поймёшь, что такое свежий человек для нас.

— Может, хоть помочь вам в чём? — смутилась мама.

— Отдыхай, милая… Я ведь глазастая, вижу, что ты как на ходулях ходишь!..

…Добраться до заставы сегодня же — это, как сказал дедушка Матвей, немыслимое дело. Надо было ждать утра.

— Ходил я глядеть на Бешенку… — говорил отцу дедушка Матвей Спиридонович. — Свирепствует… Но вода идёт поверх льда: не поднялся ещё ледок. Сейчас морозит малость, придержит морозец таянье, утром и переправитесь — воды будет поменьше… Верхами и вброд, конечно, — по мостику опасно. Подводу оставите на заимке…

До чего же хороши были копчёная кумжа, рыбные пироги и шаньги с картошкой, толокном и маслом! А всё-таки Вовка не высидел до конца за столом. Сначала у него стали двоиться коричневые сучки на досках потолка, потом они стали разбегаться в разные стороны, как тараканы, а шанежка вывалилась из рук. Бабушка Марфа сказала:

— Сморился птенец… Дедушка, отконвоируй его в горенку.

Матвей Спиридонович поднял Вовку на руки и понёс в соседнюю комнату за перегородку. Вовка с трудом приподнял веки, увидал близко белую бороду лесника и спросил сонным голосом:

— А белые медведи где? Чего они не показываются?

— Не велика беда… — засмеялся лесник. — Я, однако, поболе твоего живу на свете, а тоже их не видывал… и бурых, и чёрных, и седоватых — всяких видал, а белых не привелось.

Руки у деда были широкие, тёплые, мягкая борода пахла табаком-махоркой и мёдом.

Может, Спиридонович и ещё что-нибудь говорил, но Вовка уже ничего не слышал.

Утром его разбудила бабушка Марфа. Сначала повела в сени и заставила умыться, потом причесала частым костяным гребнем и только тогда подвела к столу. Там уже сидели все взрослые и Светка. Можно было подумать, что они так и не вставали с вечера из-за стола.

— Скажи всем «с добрым утром», — сказала мама.

— С добрым утром, — повторил за ней Вовка. — Я и сам хотел…

— Молодец, внучек! — похвалила бабушка Марфа. — А ты будешь к нам приходить со Светой?

— Буду… — Вовка глянул исподлобья на Светку. — Я буду ловить рыбу и приносить её вам… много, много. Один буду приносить…

— И на том спасибо! Ты, дед, теперь не утруждай себя, ни к чему твои сетки и ятеря… Рыбой нас Вовка обеспечит. А пока, гости дорогие, угощайтесь той рыбкой, что дед наловил.

Взрослые улыбнулись, а Светка противно хихикнула, поглядывая на Вовку… Она-то знала, что лучше дедушки-лесника никто на сто вёрст вокруг рыбу не добывал. Даже сам сержант Куликов, уж на что толковый рыболов, и тот считал себя учеником дедушки Матвея Спиридоновича. И охотник он был первый на всю округу.

После завтрака отец сказал Вовке:

— Эх, сынку, завидуем мы вам! Поедете вы, как настоящие индийские принцы!

Вовка понятия не имел, как ездят индийские принцы, но оказалось, что путешествуют они очень просто: берётся обыкновенная лошадь, седлается, затем к седлу приторачиваются две пустые ивовые корзины, одна с правого бока лошади, другая с левого. В корзину кладут по пучку сена, потом в одну корзину сажают принцессу, в другую принца. Свита садится в нормальные сёдла и едет впереди и сзади этой расчудесной лошади.