— Так надо, — Василию на миг показалось, что он хотел сказать что-то другое, но это лишь показалось, — на передовую ее никто отправлять не собирается. Будет в госпитале служить. Стаин в курсе.

— И как Саша воспринял эту во всех отношениях прекрасную новость? — голос Василия сочился сарказмом. Буквально несколько минут он боготворил отца, а сейчас готов был кинуться на него с кулаками.

— Нормально воспринял, — усмехнулся Сталин, — в отличие от тебя.

— Отец!

— Все! — Сталин слегка повысил голос и Василий понял, что спорить бесполезно. — Присмотри там за ней, — попросил отец, — хотя она и так уже взрослая. Даже чересчур.

Василию ничего не оставалось, как кивнуть. Эта тема была закрыта. Оставалась еще одна. Не ко времени, но он обещал.

— Отец…

— Ну что еще?! — раздраженно отозвался Сталин.

— Я Тимура Фрунзе встретил…

— Уже нашлись дружки, — добродушно усмехнулся отец, — на фронт просился?

— Да. Я хочу Тимку забрать к себе в авиагруппу.

— У твоего Тимки и здесь работы хватает! Все, иди! — Сталин махнул рукой на дверь. — Завтра со Светланой заеду к тебе, дома будь. И не пей!

— Не буду, — буркнул Василий, — Бросил.

— Ну-ну, — недоверчиво покачал головой Сталин. — Все, — он отвернулся, показывая, что разговор закончен. Василию ничего не оставалось, как выйти. Уже в дверях отец его окликнул: — Василий! — сын обернулся, — На счет Тимура, я подумаю.

— Спасибо, — благодарность пришлась в ссутулившуюся спину отца. Даже не попрощался толком. Горло перехватило спазмом обиды. Ничего. Скоро домой, на фронт! Там все по-другому, там все по-настоящему! Только вот Светлана! И зачем отцу это понадобилось? Чего такого могла натворить сестренка, что ее аж на фронт отправляют?

Светлана была зла и обиженна. А еще ей было страшно. Зимой, в Куйбышеве в эвакуации ей на глаза попался красочный журнал на английском. Листать она его начала ради языковой практики, но вдруг… Эта статья про отца перевернула всё! Мама, любимая родная мамочка! Такая добрая, внимательная, ласковая, оказывается, не умерла от болезни, а застрелилась! И виноват во всем папа! Какая-то глупая ссора, которую он начал и мамы не стало! В той статье было еще много чего про отца. Словно что-то рухнуло внутри у Светланы, разрушилось навсегда. И папа вместо сильного, справедливого, надежного, как стена мужчины вдруг стал тираном и злодеем. А окружающие ее люди лицемерными подонками. Сказка, в которой она жила в одночасье превратилась в ужасную своими кровавыми тайнами быль. Она хотела поговорить с отцом, выяснить правду. Но испугалась, не нашла в себе сил.

А потом, вдруг, ни с того ни сего ее по приказу отца возвращают из эвакуации в Москву. Они встретились на даче в Кунцево. Знакомые с раннего детства комнаты, любимый, только-только покрывшийся первой весенней зеленью сад, все показалось ей чужим и ненастоящим. И отец. Он тоже изменился. Словно чувствовал, что она знает его тайну. Он сухо расспросил ее о жизни в Куйбышеве, а потом заявил, что дочери Сталина не пристало оставаться в стороне в тяжелые для страны времена. И отправил ее санитаркой в госпиталь. Она была не против помочь Родине, но почему вот так неожиданно и по приказу, буквально насильно?!

После школы ее привозили в госпиталь НКВД, где она с другими девочками и девушками ее ровесницами и постарше, стирала грязные гнойные бинты, выносила за ранеными утки, мыла полы. Она так ни с кем и не сошлась близко ни в госпитале, ни в школе. В госпитале было не до того, а в школе… Все ее друзья остались там, в эвакуации в Куйбышеве, а здесь в классе был устоявшийся коллектив, в который влиться у нее никак не получалось. Может быть, если б ребята знали, чья она дочь, было бы все по-другому. Но отец запретил ей говорить об этом. Ослушаться она просто не могла.

А как ее жизнь теперь отличалось от всего того, чем жила она до этого. Принцесса превратилась в Золушку. Рано утром подъем, школа, госпиталь. А вечером еще надо сделать уроки. Спать она ложилась далеко за полночь, чтоб проснуться утром и погрузится в этот замкнутый круг. Состояние недосыпания стало для нее привычным. Иногда удавалось урвать несколько минут и прикорнуть в прачечной на мешках с грязным красноармейским бельем или в школе на уроке под монотонный бубнеж учителей. Но этого было мало. Она похудела, осунулась, под глазами появились темные мешки. А еще ей стало казаться, что отец все это затеял специально. Чтобы и она, как мама!

Летом стало полегче. Закончилась учеба. Правда добавилось работы в госпитале, на юге началось немецкое наступление и стали приходить тяжелораненые. Но эта работа была уже привычной, Светлана сама не заметила, как втянулась. Не такими вонючими и противными стали казаться грязные бинты, да и загаженные утки воспринимались, как неизбежное зло, неприятное, но нужное дело. И вдруг новый приказ. На фронт! Ее! Она же еще школьница! Даже брат Васька, пытался отговорить отца. Но куда там! Он даже не попрощался с ними, не поговорил, не обнял. Прислал машину, доставить на аэродром и все! Будто чужих людей! Как никогда она почувствовала себя одинокой и никому не нужной. Весь полет до Краснодара она едва сдерживала рвущиеся наружу слезы, уткнувшись лбом в холодное стекло иллюминатора. С ней пытался поговорить Василий, но она не ответила ему. Не захотела. Она жалела себя. Почему-то стало казаться, что едва они прилетят на место, ее тут же убьют. Да! Точно! Прилетит немецкий бомбардировщик и сбросит прямо нее бомбу! И тогда они все узнают! И Васька, и этот Серго противный со своей Марфушкой[i] и папа! Точно! Он специально послал ее на фронт, что ее там убили!

Но бомбардировщик не прилетел, да и аэродром в Краснодаре ничем не отличался от московского, с которого они улетали. Разве что больше было на нем военных самолетов и все. Васька оставил ее на скамейке рядом с летным полем, а сам куда-то ушел. Не было его долго. Больше часа. Света устала ждать. А еще эти любопытные взгляды. Ну да, смотрится она в своем голубеньком ситцевом платье и туфельках на белые носочки на военном аэродроме нелепо. Но, как ни странно, никто не подошел, не поинтересовался, что здесь делает эта рыжая девочка. А может, все дело было в двух сержантах, вальяжно курящих неподалеку, не обращая внимания на снующих туда-сюда командиров? Только Светлана была далека от таких тонкостей. Не интересуются, вот и хорошо, сидит девочка на скамейке, значит так положено.

Наконец появился Василий:

— Что, сестренка, заждалась? — тепло улыбнулся он. Света лишь гордо вздернула носик и отвернулась. Василий нахмурился: — Свет, отправить тебя на фронт не моя идея. Я как раз был против. Не знаю уж, что ты натворила, что отец так решил. Но раз решил, значит так надо.

— Ничего я не натворила! — выпалила девочка, — Просто он меня тоже хочет убить! Как маму!

Взгляд Василия заледенел. Он схватил Светлану за плечи и с силой оттащил подальше от курящих сержантов:

— Тааак, — зло прошипел он, — Рассказывай?!

— Что рассказывать?! Что?! Вы мне врали! Все время врали! Она не от болезни умерла! Она застрелилась! Из-за отца! Он издевался над ней! И вот! А теперь и надо мной! Сначала госпиталь, теперь фронт! Он меня ненавидит, как ее! Мы ему не нужны! Ни я, ни ты, ни Яков! — она сама не понимала, зачем приплела сюда старшего брата, с которым практически не общалась. Ее просто несло. Она выплескивала сейчас на брата все, что терзало, пугало ее все эти месяцы, с того злополучного дня, когда ей на глаза попался тот американский журнал.

— Кто сказал тебе про маму?! Кто?! Кто?! Кто?! — Василий с красным, почти бордовым лицом тряс ее за плечи так, что у Светланы болталась голова. Ей было страшно и обидно. Все! Все против нее! Даже брат! Поймав испуганный, полный слез и отчаянья взгляд сестры Василий успокоился. Ему стало нестерпимо стыдно за свою вспышку. Он резко ее обнял, прижав к груди: — Прости, Светка! Прости, маленькая, — она стояла окаменевшая от напряжения, не предприняв попытку ни вырваться, ни обнять в ответ. Чужая, холодная, как мертвая. Но узнать, кто ей сказал про мать, было необходимо. Сестра и без того была импульсивна, а тут явно кто-то поработал с ней. — Откуда ты узнала про маму? — он посмотрел в ее красные от слез, пустые глаза.