Госпиталь встретил их ненавистным запахом карболки и гниющих ран. Аристарха Федоровича пришлось подождать, он был на операции. Чтоб не терять время выяснили, в каких палатах лежат их ребята. Сиротинин с Марченко шли на поправку. Василий, едва-едва придя в себя тут же, балагуря, поперезнакомился с соседями по койкам и медсестричками. Марченко то и дело приходилось одергивать трещавшего без умолку товарища. Хотя все понимали, что веселье это напускное, и за ним разбитной парень прячет боль. Но вокруг-то тоже раненные. Злые. Раздраженные болью, страхом и ненавистью к своей беспомощности.

Тихонов был плох. Пуля задела кость, рана оказалась тяжелая, с осложнением. И ждала Алексея еще одна операция. Правда, держаться он старался бодрячком. Все выспрашивал про Евдокию. Просил передавать от него привет и очень сокрушался, что не может написать ей письмо. И после каждой фразы скрипел от боли зубами. Поэтому у ребят задерживаться и не стали. Тяжело им еще даются разговоры. Ну, кроме балабола Сиротинина. Поздравили только с наградами. Всей группе присвоили звания Героев. Василий сразу запричитал, что поэтому поводу надо бы пригубить героям, и никакие раны этому не помеха. Но, увидев кулак Марченко, продемонстрированный ему из-под пододеяльника и суровый взгляд медсестры Клавочки, сделал вид, что обиделся. Правда, буквально несколько минут спустя, когда Сашка с Настей выходили из палаты им вслед опять раздавались шуточки-прибауточки неугомонного Васи.

Лена с лихорадочным румянцем на щеках и совершенно сухими глазами читала «Красную звезду». «Сестренки» — так назывался очерк Симонова, про девочек из эскадрильи. Восемь! Самые большие их потери с начала боевых действий! Каждая вставала перед глазами, как живая. Лицо, глаза, голос… Тихая, неприметная Тоня Семина и хохотушка Лиза Полторак. Спокойная, основательная Галя Хайруллина и заводная, языкатая, как Зинка Воскобойникова Оксаночка Голенко. Красавица Таня Лактионова и Лена Каюмова, приписавшая себе год, чтобы попасть в училище. Москвички Таня Трушина и Глаша Край. Они действительно были, как сестры. Захотелось смять эту проклятую газету, швырнуть ее в стену, а самой уткнуться в подушку и выть, выть, выть… Только вот слез не было. Лишь обжигающая душу ярость и тянущая боль, к которой она, впрочем, привыкла. Скорей бы уже выписка и комиссия. О том, что могут не допустить до полетов, не хотелось даже думать. Слишком много счетов скопилось к немцам. И у нее и у Иды.

В дверь палаты осторожно постучали. Лена посмотрела на соседок. Спят. Укрытые. Сама прикрыла голые ноги полами застиранного больничного халата.

— Войдите.

Открылась дверь и в проеме, неожиданно для Лены показалась вихрастая голова Саши Стаина, с желтыми кругами синячищ под глазами и неровным, топорщащимся нитками швом, некрасиво перечеркивающим лоб. Он оглядел палату и остановившись на Ленке улыбнулся.

— Привет. Можно?

— Привет, — у него из-под локтя, сверкая голубыми глазами, выглянула белокурая головка Насти Федоренко.

— Сашка, Настька! — она соскочила с койки и бросилась к ребятам, — Вы как здесь?! Ого, уже лейтенант! Поздравляю! От Зоиной кровати раздался тихий стон. — Пойдемте в курилку. Девочки спят, — она метнулась к тумбочки, схватив пачку папирос и буквально вытолкнула ребят из палаты.

— Ты что куришь?! — захлопала ресницами Настя.

— Вот. Закурила, — криво улыбнулась Лена. — Как про Колю узнала, так закурила. Не одобряешь? — она, прищурившись, с вызовом посмотрела на дернувшего щекой Сашку. Он твердо посмотрел ей в глаза и вдруг тепло улыбнулся:

— Не одобряю. Но ты же не бросишь…

— Не брошу, — мотнула она головой.

— Ну и ладно, — покладисто согласился он, — Как вы тут? Как ты? Как Зоя?

— Как в госпитале, — она присела на подоконник и прикурила папиросу, — Тоскливо и муторно. Хорошо хоть Зина заходит иногда. И мама, — Мария Александровна все-таки узнала, в каком госпитале лежит Лена. И теперь каждый день приходила, таская баночки с бульоном и сладости. А потом подолгу сидела с дочерью, хлопотала над ней, со смехом рассказывая неправдоподобные истории про соседок и коллег по работе, про домашние мелочи и глупости, про редкие письма от папы. Только вот глаза женщины при этом не смеялись. И так страшно было видеть эту улыбающуюся маску с ввалившимися, полными тревоги глазами. Как же она была не похожа на родное, доброе, любимое мамочкино лицо. От того и были эти встречи для двух женщин настоящей пыткой. И в то же время великим счастьем. — Царьков обещал, что на следующей неделе на ВВК пойду.

— А Зоя?

Волкова отвернулась, потушила папиросу об подоконник, бросив смятый мундштук в стоящее рядом железное ведро, и тут же прикурила новую:

— Тяжелая Зоя. Это я попросила Аристарха Федоровича ее к нам перевести. А так лежала бы среди тяжелых в гнойной. Тут я хоть за ней присмотрю. А там девочки с ног сбиваются. Не успевают. Раненых много везут от вас с юга. Она подняла на Сашку с Настей потемневший взгляд, — Плохо там? Выстоим? Я читала про девочек.

— Выстоим, куда мы денемся, — уверенно кивнул Сашка, — что ты читала?

— А вы не знаете? — Лена откинула голову, прижавшись затылком к прохладному окну, — В «Красной звезде» очерк вышел, про нашу эскадрилью. Как вы против танков воевали. Это тебя там так? — она кивнула на Сашкино лицо.

— Ну, — скривился парень, — если б не Настя, сгорел бы… Вытащила. Завтра награждать будут. Героя дали.

— Молодец, поздравляю! — радостно улыбнулась Насте Ленка, — А я тут бока пролеживаю! — она зло смяла окурок, — Саш, забери меня отсюда? А? — жалобно попросила Волкова, — Я тут скоро с ума сойду!

— Меня самого бы не приземлили, Лен. Я же к Царькову сюда, на осмотр. Сталин приказал.

— Тебя приземлишь! — хмыкнула Ленка. — Ты все равно, попробуй. Ты можешь, я знаю.

— Буду у Царькова, спрошу про тебя. Без комиссии все равно не получится, сама же знаешь.

— Уставник ты, Стаин! И зануда! — насупилась Ленка.

— Товарищ подполковник! — в коридор выскочила медсестричка, — Вы, почему ушли?! — возмущенно заявила она, — Я Вас обыскалась! Бегаю, по всему госпиталю! Пойдемте быстрей! Доктор освободился! Вот уйдет опять на операцию, будете знать!

— Иди, товарищ подполковник! — усмехнулась Лена, — А то она тебя силком утащит. Некрасиво получится.

Пришлось оставить девушк одних и спешить на осмотр, который растянулся на долгих два часа. Подружки за это время успели наговориться и договориться встретиться завтра после награждения и если Волкову отпустят отметить это дело. Еще бы Зину отыскать. И Иду, с братьями Поляковыми надо позвать. Но с ними попроще, их искать не надо, они в расположении. Главное, чтоб на завтра у Весельской вылетов не было. А Поляковых придется отпрашивать у Байкалова. Но Стаину тот не откажет. А вот уговорить Сашу, чтоб тот обратился к Матвею Карловичу, брала на себя Настя. А то тот может упереться. В чем-то Лена права, Саша еще тот уставник!

[i] Алекса́ндр Серге́евич Щербако́в (27 сентября (10 октября) 1901, Руза, Московская губерния, Российская империя — 10 мая 1945, Москва, СССР) — советский государственный и партийный деятель, генерал-полковник (17.09.1943). Член РКП(б) / ВКП(б) с 1918 года, член ЦК ВКП(б) (1939—1945), кандидат в члены Политбюро ЦК с 21 февраля 1941 года по 10 мая 1945 года. Первый секретарь Московского обкома ВКП(б). Депутат Верховного Совета СССР (1937—1945).

— Товарищи, товарищи, все проходим на фотографирование! — хмурая, монументальная дама в темно-синем платье казенного вида, размахивая руками, сгоняла награждённых, как цыплят к долговязому носатому фотографу с грустными глазами, печально взирающими из-под кустистых бровей на перешучивающихся военных, не обращающих никакого внимания на даму. — Быстрей, товарищи, пожалуйста. У нашего дорогого Михаила Ивановича, — дама кинула подобострастный взгляд в сторону Калинина, о чем-то беседующего с Жуковым, Василевским и Вороновым[i] — очень много дел.