— И вот девушка убежала в лес…

— Не тормози, Крис! — сердился Лео.

Все происходящее напоминало ту историю, в которой кто-то поднимался по ступеням: шаг-другой, шаг-другой. Такой же поздний вечер, такая же тьма, все здесь было так же. Так, да не так.

Пальцы Вивиан ловко поколдовали над пряжкой ремня и расстегнули ее, высвободив металлический язычок.

Она коснулась первой пуговицы.

Добралась до второй.

Очень похоже на ту страшилку. Только здесь все происходило взаправду.

— Вот, значит, убежала девушка в лес…

— Заклинило тебя, что ли, Крис? — возмутился Лео.

Она уже дошла до третьей пуговицы.

Уже спустилась к четвертой, ох, теперь к пятой, а потом…

Тот же возглас, которым окончилась предыдущая история, тот же самый выкрик на этот раз неистово зазвенел у него внутри, тихо, беззвучно, неслышно.

То же самое слово!

То же самое слово, которое всегда выкрикивают в конце истории о том, как некто поднимается по ступеням. То же самое слово в конце рассказа.

Крис уже не владел своим голосом:

— Она как побежит, а там что-то было, там было, значит, как это… ну, она хотела… м-м-м, за ней кто-то гнался… то есть… ну, она, значит, побежала и оказалась… в общем, упала она, потом вскочила и как побежит, а потом…

Вивиан вплотную прижималась к нему, ни на миг не переставая двигаться. Ее губы словно запечатали эту историю у него во рту и не выпускали наружу. Замок в последний раз содрогнулся и обратился в руины, полыхнув ослепительной вспышкой, и в мире не осталось ничего, кроме вновь изваянного тела и обретенного понимания того, что девичье тело — это не какой-нибудь висконсинский пейзаж, не холмистый вид, на который просто приятно смотреть. Нет, это средоточие красоты, и музыки, и пламени, и всего тепла, какое только сыщется в мире. Это средоточие всех перемен, всех движений, всех согласований.

В сумрачной дали первого этажа раздался слабый телефонный звонок. Он едва долетал до слуха, как плач из затерянной башни. Телефон звонил, а Крис ничего не слышал.

Вроде бы Лео и Ширли вяло повозмущались, а потом, несколько минут спустя, до Криса дошло, что эти двое неумело целуются, ничего более, просто неловко прижимаются лицами друг к другу. Стало совсем тихо. Все истории были рассказаны, и комнату поглотила пустота.

Как странно. Крис был способен только лежать и ощущать, пока Вивиан разыгрывала в темноте эту небывалую пантомиму, содержащую такое, о чем тебе за всю жизнь никто не расскажет, думал он. Никто ничего не расскажет. Скорее всего, эту пантомиму невозможно выразить словами: слишком уж она необыкновенна, слишком прекрасна, чтобы о ней говорить, слишком необычна и удивительна, чтобы обратить ее в слова.

С лестницы послышались шаги. На этот раз их приближение было очень медленным и печальным.

— Быстрей! — прошептала Вивиан и отпрянула, поправляя платье.

Как слепой, не чувствуя собственных пальцев, Крис застегнул ремень и пуговицы.

— Давай быстрей! — шептала Вивиан.

Она зажгла свет, и мир поразил Криса своей нереальностью. После темноты, после этой нежной, мягкой, подвижной и таинственной темноты бледные стены казались бескрайними и равнодушными. Шаги все приближались, и все четверо снова торжественно вытянулись, прислонившись спинами к стене, а Вивиан начала повторять свою историю:

— Теперь он поднялся на самый верх лестницы. Дверь отворилась. На пороге стояла тетя, ее лицо было в слезах. Все стало ясно без слов.

— Только что позвонили из больницы, — сказала она. — Ваш дядя Лестер скончался.

Никто не шевельнулся.

— Спускайтесь в гостиную, — проговорила тетя.

Они медленно встали с кушетки. Криса, как одурманенного, бросило в жар, ноги не слушались. Пришлось пропустить вперед тетю и всех остальных. Он последним спустился по лестнице в тихое царство плача и неподвижных скорбных лиц.

Шагнув на последнюю ступень, он не смог более противиться странной мысли, которая ворочалась у него в голове. Бедный дядя Лестер, ты лишился своего тела, а я обрел свое, но ведь это несправедливо! Ужасно несправедливо, потому что это так здорово!

Через несколько минут все разъедутся. Молчаливый дом на несколько дней сохранит их рыдания, радио одним щелчком заставят смолкнуть на целую неделю, а смех будет умирать, не успев появиться на свет.

Крис вдруг заплакал.

На него посмотрела мама. На него уставился дядя Эйнар, а за ним и другие родственники. И Вивиан тоже. И Лео, такой высоченный, с мрачным видом стоящий неподалеку.

У Криса текли слезы; все смотрели на него.

Но одна лишь Вивиан знала, что это слезы радости, горячие и ликующие — слезы ребенка, нашедшего клад, что скрывался в горячих глубинах его собственного тела.

— Ну, что ты, Крис. — Это мама приблизилась, чтобы его утешить. — Будет, будет…

Дерзкая кража

Grand Theft, 1995 год

Переводчик: Е. Петрова

Около трех часов ночи, когда на небе не было луны и только звезды следили за происходящим, Эмили Уилкс проснулась от какого-то подозрительного звука.

— Роуз? — позвала она.

Ее сестра, чья кровать стояла на расстоянии вытянутой руки, уже успела проснуться и широко раскрыть глаза, а потому ничуть не удивилась.

— Ты слышишь? — спросила она, и весь эффект пошел насмарку.

— Я как раз собиралась сказать тебе, — отозвалась Эмили. — Но раз ты сама слышала, то незачем и…

Она осеклась и резко села в кровати, а вместе с ней Роуз, точно их обеих дернули за невидимые нитки. Престарелые сестры — одной восемьдесят, другой восемьдесят один, обе худые, как жерди, — не на шутку переполошились и уставились в потолок.

Эмили Уилкс показала глазами наверх:

— Ты об этом?

— Не завелись ли у нас мыши?

— Судя по топоту, это бестии покрупнее. Наверно, крысы.

— Ага, и судя по топоту — в сапогах и с поклажей.

Тут нервы не выдержали. Выскочив из кроватей, сестры набросили халаты и торопливо, насколько позволял артрит, сбежали по лестнице. Кому охота лежать в постели, если над головой топочут бестии в сапогах?

Оказавшись внизу, они ухватились за перила и стали смотреть вверх, перешептываясь.

— Что можно делать у нас на чердаке в такое время суток?

— Воровать старый хлам?

— А вдруг они спустятся и нападут на нас с тобой?

— Кому нужны две старые дуры с тощими задницами?

— Слава богу, чердачная дверца открывается только в одну сторону, а снизу она заперта.

Они стали маленькими шажками красться наверх, откуда исходили таинственные звуки.

— Я знаю! — внезапно воскликнула Роуз. — На прошлой неделе чикагские газеты писали: в городе участились хищения антикварной мебели!

— Скажешь тоже! Если в доме и есть какой-то антиквариат, так это мы с тобой!

— Неправда, на чердаке кое-что имеется. Моррисовское кресло[10] — старинная вещь. Несколько обеденных стульев, еще того древнее, и хрустальный канделябр.

— Из хозяйственной лавки, куплен в тысяча девятьсот четырнадцатом. Такой страшный, что совестно было даже на улицу выставить вместе с мусором. Слушай внимательно.

Наверху стало тише. Они стояли на верхней площадке и, обратившись в слух, не спускали глаз с чердачного люка в потолке.

— Кто-то открывает мой сундук. — Эмили зажала рот обеими руками. — Слышишь? Петли скрипят, надо почаще смазывать.

— На что им сдался твой сундук? В нем ничего ценного.

— Как сказать…

Наверху, в темноте, грохнула крышка.

— Идиот! — прошептала Эмили.

Непрошеный гость крадучись прошелся по чердаку, стараясь быть осторожным после такой промашки.

— Там наверху окно, они вылезают на крышу! Сестры подбежали к окну спальни.

— Открой ставни, высунь голову! — крикнула Роуз.

— Чтобы они меня увидели? Нет уж, спасибо!

Подождав еще немного, они услышали царапанье, а потом стук — сверху что-то упало на подъездную дорожку.

вернуться

10

Моррисовское кресло — большое кресло с откидывающейся спинкой и снимающимися подушками, названо по имени выдающегося английского дизайнера, художника-прерафаэлита и писателя Уильяма Морриса (1834–1896).