Столько негодования было в ее глазах, столько ужаса и отвращения, столько ледяного презрения и гнева! Как она могла обвинить его в таком грехе?

Разве мог он желать смерти Насти? Никогда! Она всегда смутно напоминала ему его Юльку, такую же милую, наивную распустеху, у которой вечно все валилось из рук, которая так же доверчиво хлопала мохнатыми ресницами и улыбалась, застенчиво и обезоруживающе, когда ее пытались поучить уму-разуму.

У них даже прически были одинаковые: несовременная толстая коса за спиной.

И тем не менее в глазах Леры он отныне убийца, холодный, безжалостный, расчетливый, не пощадивший юную девушку.

Максимов всегда считал себя человеком сугубо прагматичным, лишенным всякой романтики, и гордился своим трезвым взглядом на вещи. Он хорошо отдавал себе отчет в том, чем занимается вот уже много лет помимо своей основной работы. Излагая Лере свою точку зрения по поводу смерти стариков, Максимов нисколько не кривил душой. Он действительно искренне полагал, что его деятельность не является настоящим убийством и даже на полноценное преступление тянет с трудом. Много лет он живо интересовался всеми передачами об эвтаназии, аккуратно собирал газетные и журнальные статьи на эту тему, как бы черпая в них оправдание и поддержку своим поступкам.

То, что Лера каким-то невероятным образом докопалась до его тайны, Максимова, конечно, смутило, но вовсе не выбило из колеи. Он нисколько не сомневался, что сумеет все объяснить ей и она его поймет, не сразу, конечно, а постепенно, примет таким, какой он есть. Ему казалось, что он сумел заставить ее слушать, что она уже близка к тому, чтобы успокоиться и по-новому взглянуть на общепринятые вещи, как вдруг…

Сказанное ею было воистину ужасным. Несправедливым, чудовищным! Теперь, сидя в темном, холодном салоне «Вольво», Максимов нисколько не сомневался, что потерял Леру навсегда и нет такой силы, которая бы заставила ее поверить ему и вернуться.

А еще он был уверен в том, что жизнь без нее не имеет для него никакого смысла…

Боль медленно отпускала, и Максимов рискнул слегка переменить положение тела. Он приоткрыл дверцу и с наслаждением вдохнул свежий, морозный воздух. Похоже, таблетка все же подействовала, еще немного — и станет совсем сносно.

Постепенно к нему возвращалось самообладание и спокойствие. Не может быть, чтобы ничего нельзя было исправить. Ведь он ни в чем не виноват, Настя упала с балкона случайно, сама, а все, что Лера поведала ему только что, лишь цепь невероятных совпадений. Странных совпадений!

Максимов вдруг резко привстал, забыв, что надо быть осторожным, чтобы не разбудить боль, убаюканную лекарством и затаившуюся в глубине. Действительно, какие странные совпадения! Слишком странные, чтобы можно было просто так пройти мимо них.

Он вышел из машины и громко хлопнул дверцей. Им овладевала холодная ярость. Мысль работала четко и быстро, как мощный компьютер. Он все понял. Теперь он знал единственно верное объяснение Лериным словам и знал, как нужно действовать, чтобы вернуть ее.

Максимов запер машину, глубоко, полной грудью вдохнул и широкими, твердыми шагами направился к больничному корпусу.

В детсадовской раздевалке стоял веселый гомон, слышный еще на лестнице. Кто-то во все горло распевал песенку, кто-то капризно требовал отыскать ему носки, двое азартно спорили из-за ведерка и совка.

Весь этот шум перекрывал зычный голос Катерины Михайловны.

— Вася, кончай горланить! — строго приказывала она вошедшему в раж певцу. — Аня, вот твои носки, держи и не ной! Денис, ведерко общее, не твое и не Ирочкино, понял?

Гомон на секунду смолкал, но тут же начинался вновь.

Лера поднялась наверх и осторожно заглянула в приоткрытую дверь. У шкафчиков возилось человек двенадцать мальчишек и девчонок, некоторые были уже полностью одеты, а кто-то только натягивал рейтузы, сапожки или шапочки. Машка смирно стояла возле воспитательницы в застегнутой под самое горло яркой куртке и с капюшоном на голове. Вид у нее был гордый и одновременно снисходительный: вот, мол, собралась первая, а теперь приходится ждать, пока все эти неумехи справятся со своими пуговицами, «молниями» и липучками.

— Ну, мы сегодня просто пример для подражания! — Катерина Михайловна радушно улыбнулась, обняла Машку за плечи и продемонстрировала Лере. — И пришла вовремя, и кушала хорошо, и оделась быстрее всех. А вы что-то рановато, еще только четверть шестого.

— День короткий, — пробормотала Лера, заходя в раздевалку.

Воспитательница, очевидно ожидавшая более радостной реакции на свой комплимент, слегка нахмурилась, — видно, Лерина неразговорчивость ее разочаровала.

— Можете забирать ребенка, мамочка, — сухо проговорила она, подталкивая Машку к Лере, и тут же зычно заголосила: — Петя, я кому сказала, поставь машинку на место! Вася, если не замолчишь, заклею роз пластырем!

Машка покосилась на маленького, бритого под ноль Васю, продолжающего как ни в чем не бывало выводить свои рулады, обхватила ладошкой Лерину руку:

— Пошли.

Они спустились по ступенькам, миновали темный закуток перед входной дверью.

— У нас теперь тут песик живет, — доверительно сказала Машка и кивнула на деревянный ящик в уголке. — Маленький. Его Тишкой зовут.

— Знаю, толстый такой, с коротким хвостом.

— Ты его видела? — обрадовалась Машка.

— Еще вчера. Он сидел у вашего забора, и мы с дядей Сережей решили, что лучше будет забрать его жить сюда, в тепло.

— Мы его кормили, — серьезно поведала Машка. — Молоко приносили в блюдечке и котлету. Только он плохо ест.

— Придется вам показать ему пример. — Лера улыбнулась.

— Придется, — вздохнула Машка.

Всю дорогу из сада она что-то тихонько, себе под нос, напевала, очевидно, заразившись от бритоголового Васи.

Лера крепко держала дочку за руку и удивлялась своему спокойствию. Казалось, вот уж теперь она должна была бы умирать от страха. В ее ушах отчетливо звучала вскользь брошенная Максимовым угроза упрятать ее в психушку, и Лера понимала, что при желании у него есть все шансы сделать это. Но все равно не боялась. Может быть, за эти дни она истратила рекордное количество эмоций, и на большее ее просто не стало хватать.

Она не знала, что будет делать дальше. Очевидно, придется уйти из больницы. Максимов, конечно, обставит ее уход как увольнение по-статье, и все равно это единственный шанс избавиться от него, уцелеть.

Победить его Лера не сможет никогда, как бы ни старалась — силы слишком неравны.

После такого увольнения на работу, пожалуй, будет не устроиться. Придется пойти по стопам той врачихи, о которой Анна рассказывала, что она оказалась гордой и постели с заведующим предпочла уход из отделения. Кажется, ее видели торгующей на рынке. Что ж, и там люди. А не возьмут на рынок, можно будет устроиться няней в Машкин садик, сразу на две ставки. Значит, не судьба Лере работать врачом, ничего не поделаешь.

Она изо всех сил старалась подбодрить себя, не упасть духом. Придя домой, сразу взялась за ужин, начистила картошки, приготовила салат. При виде кипящих в воде сосисок Машка спросила:

— Мам! Хот-дог мне сделаешь? С кетчупом! — Она облизнулась.

— Сделаю, — пообещала Лера.

Она дождалась, когда сварится картошка, слила воду, вынула из кастрюли растолстевшие розовые сосиски и заглянула в хлебницу. Однако там было пусто. Все правильно, накануне, будучи полностью поглощенной мыслями о фальшивой записи в карте, она едва соображала, что берет в магазине, куда заскочила с Машкой по пути из сада. Продукты купила, а про хлеб забыла — они едят его редко, предпочитая пирожки Лериного изготовления.

Лера спрятала кастрюлю с картошкой под подушку, быстро вышла в прихожую, накинула пальто.

— Маш, я на десять минут. Куплю батон, а то не с чем делать хот-дог.

— Давай, — крикнула Машка из комнаты.

Лера нашарила в кармане две смятые десятирублевки: сумку с кошельком можно не брать, на хлеб хватит, а остальное у них все есть. Она натянула сапоги и поспешила вниз.