Наконец Истон уселся на свидетельское место, и Эмили с серьезным выражением лица спокойно к нему направилась. Ее стратегия заключалась в доверительном рассказе о его преступном прошлом и о заключенной с ним сделке о снисхождении. Во вступительной речи Эмили четко обозначила уголовные тенденции, свойственные Истону, и теперь торопилась подкрепить свои слова подробностями. Она надеялась, что подача сведений «в лоб» убедит присяжных в том, что она честна и откровенна с ними и что ее свидетель, несмотря на свой длинный криминальный перечень, все же заслуживает доверия.

Эмили понимала, что ступает по тонкому льду, который может вот-вот треснуть. Но Джимми Истон просто образцово отвечал на череду ее вопросов, заданных сухим нейтральным тоном. Держался он скромно и покорно признал за собой многочисленные приводы в полицию и неоднократные тюремные сроки. И вдруг без всякого предупреждения он выдал незапланированное:

— Но ни разочка, мэм, я ни одной живой души даже пальцем не тронул. Вот почему я по доброй воле отказался от сделки с Олдричем и не укокошил его жену.

Ричард Мур вскочил со стула:

— Возражаю!

«Молодчина, Джимми, — мысленно похвалила свидетеля Эмили. — Ну и пусть вычеркивают это из протокола — главное, что присяжные услышали».

Первая часть показаний Истона заняла все утро. В двадцать минут первого судья Стивенс, понимая, что обвинитель вскоре приступит к опросу свидетеля по поводу его причастности к делу Олдрича, постановил:

— Мисс Уоллес, поскольку в полпервого мы обычно делаем перерыв на ланч, суд продолжит заседание в тринадцать тридцать.

«Время выверено точь-в-точь! — обрадовалась Эмили. — Так мы хоть немного отделим биографию Истона от его показаний против Олдрича. Благодарю, ваша честь!»

С невозмутимым выражением лица она дождалась, пока Истона препроводят обратно в камеру, а присяжные покинут зал суда. Затем поспешила в кабинет Теда Уэсли, который все утро присутствовал на заседании. Эмили не терпелось узнать мнение шефа о том, как она справилась с допросом Истона.

Две недели прошло с того дня, когда объявили о возможном назначении Теда на пост генерального прокурора Соединенных Штатов; публикации в прессе хлынули лавиной — в большинстве весьма благожелательного свойства. «И что в этом удивительного? — на ходу думала Эмили, торопясь на встречу к начальнику. — Тед показал себя прекрасным профессионалом, а до карьеры прокурора был не последней фигурой в республиканских кругах...»

В кабинете босса ей сразу бросилась в глаза кипа публикаций на рабочем столе — наверняка все о том же назначении. Да и сам Уэсли ничуть не скрывал своего оптимизма.

— Эмили! — воскликнул он. — Подойди сюда. Ты только взгляни.

— Я почти все заметки о вас читала. Вы теперь неслыханно популярны. Поздравляю.

— Ты и сама не промах. Так потрудилась над этим процессом, что даже меня потеснила с первых страниц.

Он успел заказать сэндвичи и кофе и теперь придвинул пакет с провизией и начал распаковывать ланч.

— Для тебя я выбрал ржаные хлебцы с ветчиной и швейцарским сыром. И черный кофе. Угадал?

— То, что надо.

Эмили взяла протянутый сэндвич.

— А теперь присядь и переведи дух. Мне надо с тобой поговорить.

Эмили перестала разворачивать сэндвич. «Что-то не так», — пронеслось у нее в голове, и она вопросительно взглянула на начальника.

— Эмили, я лишь хочу дать тебе один совет. В свое время ты не пожелала предавать огласке, тем более с кем-то обсуждать операцию на сердце, сделанную тебе два с половиной года назад. Вся прокуратура знает, что ты перенесла операцию, ведь несколько месяцев ты отсутствовала по болезни. Но ты старательно умалчивала о подробностях, и, скорее всего, я единственный здесь в курсе, что это была не просто операция, а пересадка.

— Все верно, — спокойно ответила Эмили, выдавливая на хлеб горчицу из пакетика. — Тед, вы ведь видели, что со мной было после гибели Марка. Я превратилась в развалину. Люди жалели меня, мне было просто нечем дышать от их сочувствия... А потом, через год, как гром среди ясного неба — надо менять клапан аорты. В сущности, для меня все осталось по-прежнему. Коллегам было известно, что раньше чем через три месяца я не появлюсь. Клапан не прижился, и стало ясно, что нужна срочная пересадка. Но мне повезло — сразу нашелся донор. Я потихоньку легла в ту же больницу и лишь немногим сказала — в том числе и вам, — что со мной происходит.

Тед, забыв про сэндвич, подался вперед и с искренним сочувствием взглянул в глаза своей подопечной.

— Эмили, я прекрасно понимаю, почему ты ни раньше, ни теперь не хочешь поднимать эту тему. Я же помню, как ты отреагировала, когда полгода назад я поинтересовался, хватит ли у тебя здоровья для этого процесса. Ты боишься показаться кому-то слабой. Но давай смотреть правде в лицо. Сейчас ты ведешь очень показательный случай и скоро сама станешь знаменитостью. Каждый вечер процесс разбирают в ток-шоу «В судебных кулуарах», твое имя там звучит постоянно. Тебя много обсуждают, хотя пока ничего существенного не нарыли. Но поверь — это лишь вопрос времени, скоро все факты станут достоянием гласности. Ничего не поделаешь, люди по природе своей любопытны. Таблоиды скоро растиражируют и операцию, и гибель твоего мужа в Ираке — пусть даже с выгодной для тебя стороны.

Эмили отхлебнула кофе.

— Каков ваш совет, Тед?

— Надо подготовиться ко всяческим вопросам и впредь из-за них не расстраиваться. Желаешь ты того или нет, но ты теперь публичная фигура.

— Ах, Тед, мне даже думать об этом невыносимо, — произнесла Эмили с досадой. — Мне даже вспоминать об этом не хочется. Вы сами знаете, что некоторые сотрудники в прокуратуре и без того сильно усложняют жизнь своим коллегам-женщинам.

«В частности, такие сотрудники, как ваш двоюродный братец», — добавила она про себя.

— Эмили, уверяю тебя, меня всегда восхищало, что ты не допускаешь никакого снисхождения к себе, несмотря на проблемы со здоровьем.

— Есть и другая сторона медали, — доверительно продолжала Эмили. — Марк не собирался умирать так рано. Он полагал, что скончается дома от старости. И у него было полно планов, как мы с ним проведем нашу совместную жизнь. Мы даже начали выбирать имена для будущих детей. А потом так случилось, что я осталась жива только благодаря чьей-то смерти. Я много думаю об этом. Мой донор — он или она — тоже лелеял надежды на будущее. Вот с чем трудно примириться...

— Это мне тоже очень понятно. Но все же прислушайся к моему совету.

Эмили откусила кусок сэндвича и натянуто улыбнулась.

— Давайте сменим тему. Мне показалось, вы одобряете мою политику по отношению к Джимми Истону?

— Ну, я видел, как корчился Ричард Мур, пока Джимми выкладывал суду свою уголовную подноготную и сделку с обвинением. Ты пошла ва-банк и этим совершенно выбила почву из-под ног у защиты. Присяжным остается только поверить в то, что Истон, хоть и слизняк, в данном случае не врет.

Эмили отломила от сэндвича еще несколько кусочков и завернула остатки в целлофан.

— Спасибо, Тед. Надеюсь, вы говорите от всего сердца... — Она помедлила, пытаясь справиться с подкатившим к горлу комком. — И вообще, за все вам спасибо. Вы поддержали меня после гибели Марка... и когда я болела. А потом дали вести это дело... Такое не забывается.

Уэсли встал.

— Ты заслуживаешь гораздо большего, чем мое участие, — искренне заверил он. — Знаешь, Эм, если ты засудишь этого Олдрича, я буду ходатайствовать у нового прокурора о назначении тебя первым помощником. И поверь мне, это не пустые слова. А теперь иди и сделай из Истона конфетку для присяжных. Изобрази его святошей.

Эмили рассмеялась, поднимаясь вслед за шефом.

— Если мне это удастся, то подтвердятся слова моей бабушки, которая уверяла, что я способна всучить конному полисмену дохлую кобылу! До встречи, Тед.

Джимми Истон, даже не догадываясь об этом, получил на ланч в точности то же, что и Эмили, — ржаной сэндвич с ветчиной и сыром и черный кофе. Единственная разница состояла в том, что он пожаловался караульному камеры временного содержания на недостаточное количество горчицы.