— Я знаю, — глядя на нее и ненавидя себя за то, что внутри болью отдает нежелание верить в очевидное, — как и то, от кого он родился.

Резко встал, отворачиваясь от нее и подходя к столу снова. Не имеет значения ничего из того, что она скажет. Ничего из того, что сейчас выкручивает меня изнутри. Ты уже сдох, Морт. Так веди себя подобно мертвому.

— Мы не нашли ни трупов, ни живыми Влада и членов его семьи. Где они, Марианна?

С благодарностью встречая чувство ледяного спокойствия, разливавшееся в груди.

— У нас есть сведения о том, что один из важных артефактов, принадлежащий по праву нейтралам, был вывезен ими из Асфентуса. Мне нужно все, что ты знаешь об этом.

Отреченность. Вот что пугало больше всего. Его внезапная отреченность. Он то кричал, разрывая голосовые связки и оглушая меня упреками, то погружал меня в ледяной холод. Я едва не закричала, когда увидела, как он раздирает себе горло когтями и даже не морщится от боли, словно и не он это делает с собой. Словно вообще не понимает, что я это вижу.

— Я знаю, — глядя на меня ледяными белыми глазами и вспарывая себе кожу до сухожилий, — как и то, от кого он родился.

Края раны медленно срастаются, а меня колотит ознобом еще сильнее.

— От кого? — почти безмолвно от ужаса и понимания, что рядом со мной происходит что-то страшное… и то, что Ник делает со мной, на самом деле не так жутко по сравнению с тем что творится с ним самим. Или… или это я придумываю ему оправдания? И снова взгляд на сочащуюся из жуткой раны кровь. Он не дает ей зажить, он раскраивает ее медленными движениями когтей.

— От кого? Это твой сын. Наш первенец… мы зачали его, — от боли дрогнул голос, и я не смогла сказать, когда на секунды не смогла, а потом выкрикнула, — когда ты впервые поднял на меня руку… когда насиловал и бил меня… когда впервые не был собой и обезумел. Когда так же, как и сейчас кто-то внушил тебе, что я тебя предала. Ты же читал. — мой голос сорвался на стон, — читал как это было в дневниках. Там твоими руками написано. Это тоже ложь? Твой почерк ложь?

Я начинаю осознавать, что… что кто-то заставил его сходить с ума. Кто-то намеренно сорвал зверя с цепи и лишил рассудка. Потому что я с диким ужасом поняла — Ник считает, что Сэми не его сын.

— Твой мальчик, — вырвалось с громким рыданием, — он настолько твой, что вы похожи как две капли воды. Посмотри на него. Где сейчас наш сын? Ты пытаешь его, как и меня? Ты смог поднять руку на нашего ребенка? На твоего РЕБЕНКА. ТВОЕГО, НИК.

— Читал, — пожал плечами, раздумывая, сесть или продолжать допрос стоя.

"А я тебе говорила, давно пора приобрести кресло с мягкой обивкой, — тварь почти элегантно закинула худосочную ногу на ногу, усаживаясь на полу и расправляя покрытый дырами подол черного платья."

— Но эти бумажки нельзя считать доказательством, Марианна.

Посмотрел на нее, отрешенно отмечая, как пролегла складка между нахмуренными бровями. Интересно, она сама понимает, что все это время плачет? Она чувствует, как дрожат слезы на кончиках длинных черных ресниц?

"Нам-то какое дело?

Тварь, приглаживает пальцами свое о мешковатое рванье, накинутое на плечи, тем самым позволяя наконец вдохнуть полной грудью.

— Ты права, моя девочка, никакого".

— Записки сумасшедшего. Как и его лицо, Марианна, не является доказательством. Даже в этом стакане, — я кивнул на осколки, лежавшие возле нее, — все капли абсолютно идентичными.

Медленно подошел к ней, глядя, на бешено подымающуюся и опускающуюся грудь, видневшуюся в обрывках платья.

— Его допрос будет сразу после твоего. Но я не советую тебе растягивать наш. Все это время его будут тщательно готовить к разговору со мной. Ты же уже хорошо понимаешь, о чем я?

Как можно быть настолько красивой даже сейчас? Униженной, избитой, растрепанной… и до безумия красивой. Настолько, что хочется схватить, спрятать, чтобы не видела ни одна тварь. Не смела восхищаться этим светом. Не смела прикасаться к нему?

"— Там не только прикасались, милый, — тварь встает на колени, ей не нравится красота Марианны. Она ее раздражает, — там имели этот свет такими грязными способами, что от него остались одни лишь слабые блики. А позади них тьма, Морт. Позади кромешный Ад, в который она хочет заманить тебя."

Пожимает плечами так, словно ему все равно. Словно я спросила что-то обыденное, что-то не важное. И меня начинает трясти еще больше. Знобить и выворачивать наизнанку. Особенно в моменты, когда сквозь белизну его глаз пробивается синева. Как цветы через лед. Только его лед замораживает даже меня, заставляя трястись от ужаса. И я слышу нотки раздраженного презрения по отношению к Сэми. Настоящего, не наигранного презрения. Наверное, это стало для меня отправной точкой. До этого я сдерживалась, до этого я еще как-то пыталась не сорваться, понять. Даже его жестокость ко мне не лишила меня рассудка настолько, насколько свели с ума слова о пытках для нашего сына.

— Нееет. Нет-нет-нет, пожалуйста, — я попыталась встать с пола, но со связанными руками это оказалось непросто, особенно сейчас, лишенная своих способностей я себя чувствовала беспомощной, как птенец с обрезанными крыльями, — не трогай Сэми. Не смей. Есть многое, что можно простить. Почти все. Но только не это… не это. Не боль твоего ребенка, причиняемая тобою же.

Все же встала на ноги и бросилась к нему, прижалась всем телом.

— Посмотри мне в глаза… Я не знаю, что тебе сказали, не знаю, кто и что солгал тебе обо мне и о нас. Но Сэми твой сын. Клянусь тебе, он твой. Клянусь своей душой, сердцем, жизнью.

И снова эти проблески синевы, и я, захлебываясь слезами, шепчу, поднявшись на носочки, чтобы достать до него хотя бы губами, потому что Ник пытается отшатнуться от меня, отстраниться.

— Твой сы-ы-ын, ты слышал его первый крик. Ты первым взял его на руки. Он спас тебя… твой мальчик спас тебя от смерти дважды, — и наконец прикоснуться приоткрытым ртом, дрожащими губами, скользя по его колючей щеке. Такой холодной, мертвой щеке, сколько раз я покрывала ее поцелуями, сколько раз касалась ладонями, его плоть уже давно стала моей, поэтому мне так холодно вместе с ним, — он вытащил тебя из ада Берита, он вытащил тебя из рук инквизиции, спустя годы после этого. Он любит тебя беззаветно и фанатично и лишь поэтому не может простить того, что я давно простила. Не трогай детей, Ник. Твоих детей, наших детей, — Боже, этот запах… как же я тосковала по этому запаху, и как мне страшно чувствовать его сейчас, когда все тело болит от побоев, а в голове пульсирует его голос, отдающий омерзительные приказы, чувствовать, как безумно люблю этого палача, — Хочешь, накажи меня? Накажи, как посчитаешь нужным. Я все приму от тебя. Слова не скажу. Или скажу все, что ты пожелаешь. Только не трогай нашего сына… я не прощу, и ты себе не простишь.

Тварь смеялась. Она хохотала так громко, что мне казалось, трясутся стены всего замка. Мне казалось, весь он шатается, качается из стороны в сторону и вот-вот рухнет, похоронив под своими обломками нас троих.

Она смеялась не над ней. Тварь насмехалась над остатками льда, начавшего стекать горячей, почти огненной водой, когда Марианна подбежала ко мне. Как легко было быть холодным вдали от нее. Не чувствуя тепла ее тела. Не чувствуя, как вжимается оно в мое, как топит ледяные канаты, сдерживавшие Зверя глубоко внутри. Обжигает мою рубашку слезами, а у меня чувство, что они насквозь растворяют ткань и кожу под ней. Мне кажется, я ощущаю запах паленого мяса.

"Браво, — тварь хлопает в ладоши, — Бравооо"