Дряяяяянь… как же хочется ее за глотку и об стену головой. И смотреть, как истекает кровью, как искривляется в истошных криках ее лживый рот, эти разбитые в кровь губы.

"Ох да, милый… именно так. Давай, сделаем это прямо сейчас? — Моя тварь в предвкушении облизывается, подаваясь вперед."

— Я сказал, заткнись, — Хватая суку за волосы и, намотав их на ладонь, потащить ее за собой по полу, вверх по лестнице.

До своего кабинета, располагавшегося над подвалом. И плевать. Плевать на расширившиеся в недоумении глаза помощника. Плевать на застывших по стойке "смирно" карателей. Плевать на то, что совсем скоро Курд узнает обо всем.

Швырнуть мразь в самый дальний угол кабинета и, присев перед ней на корточки, прошипеть, чувствуя, как вибрирует от ярости каждый нерв.

— Кому ты отдала моих детей, Марианна? Кому ты отдала их, чтоб спасти своего старшего сученыша?

Мне становится страшно. Как-то панически и мрачно жутко. Это чувство обволакивает изнутри льдом, пронизывает насквозь с такой силой, что я слышу стук своих зубов все громче и громче. Он принюхивался ко мне, как животное. Как самый настоящий зверь, который жадно осматривает свою добычу. Нееет, не для того чтобы съесть, а как бы проверяя, чья она на самом деле. И я едва дышу, стараясь понять, что именно он ищет. Потому что, если найдет, он меня не пощадит, но плевать на себя — мне страшно, что он не пощадит никого из нашей семьи. Отшвырнул от себя, и я не удержалась на ногах, а он удовлетворенно ухмыльнулся, и я с ужасом ощутила, как в меня впились миллиарды ледяных иголок…

Когда-то это уже было… но когда-то Ник все же… Да… Он меня любил. А это чудовище вообще больше не похоже на моего мужа. У него его лицо, губы, тело и запах, но у него жуткие глаза, в которых нет не только меня. В которых вообще нет ничего живого, и мне становится очень страшно, что это конец. Хотя, всего лишь несколько минут назад я думала иначе, но в нем словно что-то молниеносно меняется, как декорации в дьявольском спектакле, так и выражение его лица. От мучительного отчаяния, до холодной гримасы презрительной ненависти. И последняя пугала настолько, что мне хотелось взвыть от ужаса.

А потом ярость, она накатывает с головой, заглушая страх… напрасно заглушая. Я пожалею о каждом сказанном мною слове… чуть позже.

— Не больше, чем я себя, поверь. Дааа, ты чувствуешь, как от меня воняет ими? Ты отдал меня им… ты помнишь? Ты отдал… только почему-то передумал.

Но он меня не слышал. Мне вообще на секунду показалось, что Ник говорит с кем-то, кроме меня… но мы были здесь одни.

Потом склонился ко мне и, рывком подняв за волосы, потащил за собой. Волоком. Как тащат бездушный предмет. И я закричала, цепляясь за его руки, чтобы немного облегчить натяжение, чтобы унять дикую боль в голове. Кажется, что он выдерет мне волосы вместе с кожей. Отсутствие быстрой регенерации множило мои мучения в сто раз.

Когда зашвырнул в другое помещение, где не воняло плесенью и ржавчиной, я уже точно знала, сколько каменных ступеней ведут из темницы наверх. Ровно тринадцать. От каждой на моем теле остался кровоподтек. И я уже обезумела от боли. Мне только хотелось кричать "за что"… мне хотелось знать, за что он со мной так? Вед перед тем, как казнить, преступнику озвучивают приговор. Я хочу знать свой и понять — неужели там, внутри этого обезумевшего дьявола не осталось ничего человеческого? Пусть внешне он уже смутно напоминал смертного, но внутри…

Склонился ко мне, дыша в лицо ненавистью такого концентрата, что у меня начала замерзать кожа от его льда. И это не метафора. Я чувствовала, как покрывается инеем тело и вырываются клубы пара со рта. Только черта с два я пожалею его и не ударю в ответ, взывая к тому самому отчаянию, которое видела на его лице там в подвале.

— Тому… тому кто никогда не причинит им зла, кем бы он ни был, — очень тихо… — там, где ты их никогда не найдешь.

А потом захлебнуться отчаянной болью, которая ослепила резко и неожиданно меня саму. Резанула по груди до костей, обнажая сердце.

— За что? — очень тихо, пошатываясь на полу, глядя в жуткие глаза своего мужа, — За что ты убил нас, Ник? Что с нами было не так?

Дернулась вперед, видя, как от каждого моего слова меняет цвет радужка его глаз, она становится бледно-голубой, теряя жуткую молочную белизну.

— Это не ты больше, да? Кто там? Кто теперь внутри тебя? Потому что ты бы не смог… снова. Не смог бы со мной так. Где твое сердце, что ты с ним сделал, Морт?

Закричала так громко, что заболело в ушах, и дернула связанными руками.

"— Очередному хахалю, — тварь во мне широко улыбается, — она отдала твоих детей своему очередному кобелю. Хочешь, залезем в голову этой гадюке и посмотрим, кому именно?

— Какая ты добрая, — мысленно, стиснув зубы, чтобы не ответить ей вслух, — сегодня.

— Отнюдь, — зубастая улыбка еще шире, тварь проходит мимо меня к Марианне и, склонившись над ней, с откровенным презрением очерчивает ее лицо скрюченным указательным пальцем, — мне просто нравится смотреть, как ее трахают другие мужики.

Быстрый поворот головы в мою сторону, такой, словно кости шеи принадлежат змее.

— Ты же знаешь, что больше всего я люблю вкус твоей боли, Морт. Она самая изысканная. Самая острая и насыщенная. И когда ты только думаешь о том, что к ней прикасались не твои руки, я получаю такой концентрат деликатеса, что у меня текут слюни при мысли о новой порции"

Она отдала их Зоричу… Я знал это. Тому, кто возле нее все это время. Возле них.

"А почему он не причинит им зла? Может, потому что он их отец?

Белесые глаза заблестели кровавыми всполохами предвкушения.

— Неужели ни одного удачного попадания из трех, Морт? Все три трофея — чужие?

Уродливый череп резко откидывается назад с громким хрустом, и по кабинету раскатистым громом ее омерзительный хохот."

— Зоричу? Ему ты отдала моих детей?

"— Не твоих… "

— Сукаааа… Заткни пасть.

Не сдержавшись, заорал, схватив стакан со стола и бросил его в тварь, сидевшую рядом с Марианной. Стакан пролетел сквозь эту суку и впечатался в стену, отскочив от нее десятками осколков.

Марианна вскрикнула и прикрыла голову руками, а я подскочил к ней, отрывая ее дрожащие ладони от головы, впиваясь в ледяные запястья пальцами.

— Нет у меня сердца, — сквозь зубы, потому что, если разомкну челюсти, тварь, втиснувшаяся обратно в мою голову, вцепится в ее горло, — и не было никогда. Ничего не было. Никогда. Только они. Думал, правда, что не только… но ошибся. Какого хрена ты была в Арказаре? С кем ты там встречалась? Кому ты отдала моих… мою дочь, чтобы спасти ублюдка Самуила?

— Никогда не было, — эхом повторила я, — это правда… наверное. Если бы было, ты бы знал, что это твои дети, сердцем. Все. Все четверо.

Я смотрела в его глаза, пытаясь понять, что это передо мной. Что за тварь сейчас говорит самые жуткие слова из всех, что можно себе представить. В ее зрачках крутится дьявольская заводь с черной паутиной. Без отражения и блеска. Под пленкой. И я всматриваюсь в них, силясь понять, что же это за силы ада сделали с ним такое, или он стал чудовищем осознанно?

— Я никогда не рискну ни одним из наших детей… и Сэм никогда не был ублюдком, он родился после того, как мы поженились.

"Она забавная, — тварь смеется, и мне кажется, я чувствую, как она заинтересованно придвинулась к Марианне.

— Жаль, мы ее убьем… Хотя нет, — тварь любовно проводит когтем по моему горлу изнутри, раздирая его, — ни хрена нам эту шваль не жаль".