– Это есть больше, чем я могу выдержать, – сказал человек самому себе, а не Перрину. У него в речи слышался странный, будто блестки, акцент. – Я вижу во сне не просто крестьян, но крестьян-иностранцев в чуждой мне одежде. Убирайся сейчас из моих снов, дылда!

– Но кто вы? – спросил его Перрин.

Брови у человека вздернулись так, будто ему нанесли оскорбление. Тень вокруг них обоих зашевелила своими полосками. Одна из черных полос, словно отлипнув от потолка, стала вдруг дрейфовать вниз с явным намерением коснуться головы незнакомца. И вот она уже словно бы слилась с его волосами. Глаза у иностранца распахнулись во всю ширь, и все дальнейшее разразилось в единый миг. Взлетая на свое место, на потолок, тень вытягивала свою добычу вверх, футов на десять. Лицо Перрина обрызгало влажными каплями.

Воздух дал трещину от крика ломаемых костей.

Застыв, словно обратился в лед, Перрин, не отрываясь, взирал на бьющуюся об пол и вопящую кровавую фигуру, облаченную в тот самый ярко-желтый наряд. Затем взгляд невольно поднялся к потолку, к чему-то бело-бледному, что напоминало пустой мешок, свисающий с высоты. Часть его была уже поглощена черной полосой, но в остатках Перрин без труда узнал человеческую кожу, с виду целую и неповрежденную.

Преследуемый затихающими криками страдальца, Перрин уже бежал снова, а вокруг него возбужденно приплясывали тени. Вслед за ним гнались посланные мраком отряды черных пятен.

– Сгиньте! Чтоб вы сгорели! – кричал воин. – Я знаю, все это сон! Да спалит вас Свет! Пропадите!

Между высокими золотыми канделябрами, что удерживали по дюжине свечей, бросающих сиянье на белые плиты пола и потолок, где блистали нарисованные облака и летящие причудливые птицы, вдоль стен зала висели цветастые гобелены. По всему обширному помещению, простирающемуся столь далеко, как только мог видеть Перрин, и в стрельчатых белокаменных арках, кое-где нарушавших пространство стен, не двигалось ничего, кроме подрагивающего пламени свечей.

Будь начеку! На сей раз сигнал тревоги слышался слабее, чем прежде. Но звучал как будто более настойчиво.

Сжимая рукоять секиры, Перрин, спускаясь по лестнице, с осторожностью покидал зал, бормоча: «Проснись! Пробудись, Перрин. Ты знаешь: это ведь сон, сейчас все переменится, ты проснешься. Да приди ты в себя, спали тебя Свет!» Но коридор, по которому он теперь шагал, казался Перрину реальным.

Перрин поравнялся с первой из белых стрельчатых арок. Арка вела в огромную комнату, лишенную окон, но уставленную богато отделанной мебелью, точно дворцовые покои: затейливая резьба, позолота, инкрустация костью. Посреди комнаты стояла женщина, она хмуро рассматривала лежавшую на столе потрепанную рукопись. Да, черноволосая прелестная дама, черноглазая, в белом с серебром наряде.

Как только Перрин узнал сию леди, она подняла голову и послала в него свой взгляд. От растерянности и гнева глаза ее засверкали.

– Ты?! Но что ты здесь делаешь? Как ты... Ты разрушишь все то, о чем и представления иметь не способен!

Внезапно окружавшее Перрина пространство стало как бы превращаться в плоскую картину. Сжимаясь в сторону своего собственного правого края, нарисованное изображение стало превращаться в яркую вертикальную линию, вонзенную в пасть тьмы. Линия вспыхнула белым сияньем и пропала, оставив темноту более черную, чем мрак ночи.

В тот же миг у самых ног Перрина каменные плиты пола стали растворяться. Затаив дыхание, воин наблюдал, как быстро чернели их белые края – точно смываемый водой песок. Перрин отпрянул от наступавшей на него тьмы.

Беги!

Перрин обернулся: перед ним стоял Прыгун, матерый серый волчище, израненный, сплошные раны.

– Ты же погиб, Прыгун! Я сам видел, как ты умирал. Видел и чувствовал твою смерть.

Но вновь в сознании Перрина ворвалось волчье послание. Сейчас же убегай! Не время быть тебе здесь! Тебе грозит опасность! Злая напасть. Она сильнее всех Никогда-не-рожденных! Тебе нужно спасаться! Убирайся немедля! Сей же миг!

– Как мне уйти?! – вскрикнул Перрин. – Я ушел бы, но как это сделать?

Уходи! Прыгун оскалился. И бросился Перрину на горло...

...Перрин со сдавленным стоном вскочил на своей кровати, все еще заслоняя руками горло, ток крови в горле, несущей его жизнь. Пальцы его коснулись гладкой кожи. Приходя в себя, он судорожно сглотнул, и тут его рука дотронулась до пятна какой-то влаги.

Спеша и барахтаясь, воин-кузнец браво скатился с кровати, прохромал к умывальнику, схватил кувшин и выплеснул воду в таз, рассыпая повсюду брызги. Он умывался, и вода в тазу становилась розовой. Розовой – от крови того странно одетого чужеземца.

На куртке Перрина и на его штанах тоже красовались темные пятна. Содрав с себя одежду, воин зашвырнул ее в дальний угол. Пусть она там и валяется. Саймон потом сожжет испачканную одежку.

В открытое окно ворвался ветер. Дрожа от холода, в одной рубашке да нижнем белье, Перрин уселся на полу, прислонившись к кровати. Вот так будет неудобно, ни за что не заснешь! Ворочались у него в уме какие-то кислые мысли, нагоняли на воина страх и заботу. Но и определенность явилась во всей красе. Я не отдам себя этой силе! Не желаю!

Воитель еще не сумел унять свою дрожь, когда к нему явилось забытье, слабый полусон, перемежающийся с явью окружавшей Перрина комнаты и ощущением холода. И захватившие его наконец дурные сны казались ему приветливыми – не то что те, иные...

Свернувшись калачиком под сенью стерегущих полночь кленов, Ранд искоса наблюдал за черным широкогрудым псом, все ближе подступавшим к его убежищу. В боку ныла рана, не до конца Исцеленная чудодействием Морейн, но сейчас ему было не боли. В слабом свете луны он явственно видел пса, достигающего ростом человеку до пояса, пса с толстой шеей и массивной головою, с клыками, сквозь ночь сверкавшими, точно начищенное серебро. Пес повел носом по ветру и стал подкрадываться к Ранду. Ближе! – подумал тот. Подскочи ближе ко мне. Твоего хозяина я на сей раз предупреждать ни о чем не стану. Давай, давай! Так, песик, так... Пес был уже шагах в десяти от Ранда, в груди его заворочалось глухое рычание, и он внезапно прыгнул вперед. Прямиком на юношу.

Сила переполнила Ранда. Он выбросил свои руки навстречу черному, и что-то, не ведомое ему самому, сорвалось с рук Ранда. В нападавшего устремилось острие белого света, твердое, точно сталь. Жидкий огонь! На миг, очутившись в самой сердцевине этого «нечто», пес стал весь прозрачным и тут же исчез без следа.

Белый свет погас, оставив перед взором Ранда медленно тускнеющий след. Прислонившись к стволу клена, юноша потерся щекой об его шершавую кору. Сознание своего торжества вырвалось из груди Ранда безмолвным смехом. Получилось! Спаси меня, Свет, на этот раз оно у меня получилось! Сила давалась ему не всегда. В эту ночь были и другие псы.

Но сейчас Единая Сила так и билась в нем, кипела, так что у Ранда от пятна Темного на саидин скрутило желудок, который порывался вывернуться наизнанку. На лице, несмотря на охлаждающий ветер ночи, бусинками выступал пот, а болезненный привкус ощущался даже во рту. Ранда так и тянуло повалиться наземь да и помереть. Но хотелось ему, чтоб Найнив спасла его каким-нибудь снадобьем, или чтобы Морейн Исцелила его, или... Хоть кто-то пускай дал бы хоть что-нибудь, пусть исчезнет удушающее чувство тошноты.

Однако саидин затоплял его и жизнью, через слой болезненности пробивалась жизнь, энергия и осознание всего. Жизнь без саидин станет лишь бледной копией настоящей жизни. Без нее все окружающее обратится в бесцветную имитацию существования.

Если я буду задерживаться, они смогут меня выследить! Выследить и изловить. Но мне необходимо во что бы то ни стало добраться до Тира! Там я все узнаю. Если я и на самом деле Дракон, там придет конец всему. А если нет... Если я купился на ложь, – все равно, в Тире и лжи, и всему этому будет конец! Либо мне, либо им всем придет конец!