Я мечтаю обнять его, но как только он видит мое лицо, тут же становится суровым и строгим, как прежде, таким я увидела его впервые, когда прибежала в КСП.

- Он тебя ударил? – сатанеет Глеб Дмитриевич, присаживаясь на край кровати и, похоже, не планируя меня обнимать.

Я честно пыталась замазать алеющий фингал, но встреча с подушкой безопасности получилась чересчур душевной.

- Нет. Как ты себя чувствуешь? – сажусь рядом, откидывая одеяло, нежно касаясь его щеки.

Но Глеба не волнует мой вопрос, он сосредоточился на Андрее и том, что произошло со мной. Он злится, так злится, что кажется еще немного и пар из ушей повалит. Я беру его большую ладонь в свои руки, мне нравится ее тяжесть, то, какая она шершавая наощупь. Я обожаю его руки, они сильные.

- Что случилось? – строго спрашивает спасатель, прищуриваясь.

Ну вот теперь мне объятий до самой выписки не видать. Я знаю, что будет, когда расскажу ему что сделала, убьет меня сам.

- Полина! -  шипит, качая головой, дослушав до конца. - Ты хотя бы понимаешь, что могла погибнуть? Как ты вообще до такого додумалась?

Я не хочу это обсуждать, не желаю разговаривать. Устала от придурка Егоро-Андрея, Жанны и всего, что с этим связано, я хочу только нас. Сыта по горло всей этой историей. Меня обижает, что он ругает меня, вместо того, чтобы просто обнять. Встаю, отхожу к окну, разглядывая больничный пейзаж с деревянными лавками и окрашенными известкой до середины ствола деревьями. Он рассказывает мне про отца, благотворительное общество и женщин, которых соблазнял Егор. Все это похоже на страшный сон, но я не сомневаюсь, что это правда, особенно после того, что услышала от Егора в больнице. Глеб снова повторяет про то, что я могла погибнуть.

- А что мне надо было с ним уехать? – говорю спокойно, совсем не так как он. - Извините, Глеб Дмитриевич, что я с ним не поехала и не сделала все, что он пожелает.

Он внимательно смотрит на меня, протягивая руку:

- Иди сюда, - тянет к себе, прижимая к груди. – Витька за тобой присмотрит, пока я здесь.

- Мне няньки не нужны, Глеб Дмитриевич, - трусь щекой о крепкое плечо, несмотря на тяжелые дни и то, что мы в больнице, его близость моментально накрывает желанием забыться в сильных руках.

- Он будет телохранителем, а не нянькой, - чувствую, что он улыбается.

- Я хочу, чтобы мое тело охраняли только вы, Глеб Дмитриевич, - целую в шею, возле уха, замечая, что по его коже ползут мурашки.

Я так счастлива, что он в порядке, не могу перестать ластиться к нему.

- Так, Полина, заканчивай издеваться надо мной, я чуть сижу, а она меня заводит, - смеется мой спасатель, но объятий не разжимает.

- Тогда я буду приходить и сидеть там, - указываю на стул в углу, трусь носом о щеку.

- Это не поможет, я ведь все равно буду тебя видеть.

От его слов становится тепло на сердце, так хорошо, что вздохнуть страшно. Просидела бы в его руках целую вечность. Утопая в мужском запахе, чувствуя крепость его груди. Как и всегда, он ничего не рассказывает о том, что произошло на озере, просто гладит мое плечо, целуя в макушку.

Через полторы недели Глеба выписывают. В этот холодный день я гипнотизирую стрелку часов, стараясь приблизить вечер, как можно скорее. Потому что я соскучилась и не могу думать ни о чем, кроме того, что он, наконец-то, вернётся. Веселый визг детей и сумасшедшие игры отвлекают. Но время, как будто издевается надо мной, тянется медленно и плавно, словно растягивая мучительно ожидание.

Однако, когда я возвращаюсь с работы, притащив за руку Стешу, наш дом ломится от гостей. Радоваться тому, что Глеба выписали, пришёл весь отряд. Девочка тут же бежит к отцу, запрыгивая на колени, а я вешаю куртку, прислонившись к косяку двери.

Глеб сидит на диване, Стеша щебечет, и наши глаза встречаются. Он убирает непослушные тёмные пряди, запустив руку в волосы. Непроизвольно прикусываю нижнюю губу, в этом взгляде снова появился огонь, тот, что сжигал нас обоих. В темных, как ночь глазах читается столько непристойности, что от одно лишь проникновенного взгляда по телу некстати ползут мурашки. Елене Петровне приходится несколько раз повторить свою просьбу о помощи на кухне, прежде, чем я прихожу в чувства.

- Когда вы смотрите друг на друга, - хихикает его мать, нарезая бутерброды и складывая на тарелку, - становится неловко всем окружающим.

- Нарезайте колбасу, Елена Петровна, - смеюсь в ответ, становится стыдно за то, что она заметила то же, что и я.

Вернувшись в зал с тарелкой, я сталкиваюсь с Витькой, который отбирает закуски, громко рассказывая о каком-то происшествии, что Глеб пропустил, находясь в больнице.

Но начальник не слушает, сидя все на том же диване, он разглядывает меня. Я чувствую его взгляд, он бесстыже ползает по моему телу. Мне становится жарко в моём свитере и леггинсах. Я хочу раздеться, но только для него одного.

Знаю почему он не подходит, по той же причине держусь на расстоянии. Ожидание и мнимая близость - самое изощренная пытка для тех, кто жаждет прикосновений.

Но Глеб не выдерживает первым, слишком темпераментный. И, когда Витька развлекает народ очередным рассказом, просто подходит сзади, кладет руки на мою талию, затем сползает на живот, а подбородок на макушку. Оказавшись в его тёплых, крепких объятьях, я теряю связь со временем. Считайте меня озабоченной, но все чего я хочу - это близости с этим мужчиной. Тело плавится, соски скручиваются в твёрдые горошины. Просто чувствовать его твёрдую спину, его сильные ладони на животе – форменное издевательство. Я хочу большего: отчаянно, до безумия, бешено. Мне не хватает кислорода, так душно, что губы мгновенно пересыхают.

Мы единственные не прикасаемся к спиртному, потому что и так пьяны до невозможности. Ощущаю его дыхание возле моего уха, на щеке, на шее, и ниже, у ложбинки, кожу покалывает. Его рука чуть сдвигается выше, как бы подпирая грудь. Я знаю, что он делает, тоже хочу, чтобы он сжал их, ласкал, мял, покусывал, так чтобы я стонала от удовольствия, умоляя взять себя. Мы не разговариваем, даже не поздоровались друг с другом, только слушаем остальных, вернее делаем вид. Боюсь вздохнуть громче, чтобы гости, что собрались в нашем зале, не поняли, как сильно я хочу в спальню.

Елена Петровна внимательно наблюдает, что-то спрашивая про еду, я оборачиваюсь к нему, щека касается колючего подбородка.

- Ты есть не хочешь? - заботливо спрашиваю своего спасателя.

А он наклоняется ниже:

-Тебя хочу, - читает он мои мысли, голос звучит хрипло и проникновенно, я едва держусь на ногах.

Всё тело простреливает желанием.

- Принесите ка ещё картошки, ребятам мало еды, - ухмыляется Елена Петровна, в который раз осматривая нас.

Он берет пластиковое ведро, разжимая руки, отпуская, ничего не говорит, но, обернувшись, смотрит так, что ни секунды не думая, следую за ним.

Тропинка кончается слишком быстро, дверь скрипит за моей спиной, через трещины в досках по полу скользят полоски заката.

- Мы же не будем делать это в сарае? – задыхаюсь от неожиданного уединения.

- Нет, конечно, - врет, отшвыривая пластиковое ведро спасатель, резко притягивая меня к себе.

Глеб жадно целует меня в губы, я ощущаю его желание, оно не меньше, чем моё собственное. Мужские руки мгновенно оказываются под курткой, наброшенной на плечи, под свитером, лифчик сползает в сторону.

Он с силой сжимает правый сосок, потирая его подушечками пальцев, зная, как меня это возбуждает, насколько чувствительна грудь. Пускает дикие импульсы по телу, зажигая так сильно, что все плывет перед глазами.

- Я соскучился, - смеется, - не знаю, что они там колют в этой своей больнице, но я как будто год тебя не видел, а они никогда не уберутся из нашего дома.

- Я тоже, - мычу, сквозь жёсткий, жадный, ненасытный поцелуй.

Он швыряет меня на солому. Мне нравится это резкое, грубое движение, настолько мужское и собственническое, что я бесстыже выгибаюсь, помогая стянуть с себя леггинсы, но не полностью, только одну штанину, так, чтобы он мог просто войти в моё тело, объединив нас.