Почему Кассий Колхаун убил своего двоюродного брата? Почему он отрубил ему голову?

Никто не может ответить на эти вопросы, кроме самого убийцы.

Преступник скоро получит заслуженную кару, потому что выяснение мотива преступления не является обязательным. Судебное разбирательство закончилось быстро. Присяжные вынесли решение: «виновен». И судья, сняв панаму, уже собирается надеть черную шапочку – мрачную эмблему смерти, чтобы огласить приговор.

Соблюдая формальности, осужденному предоставляют последнее слово.

Он вздрагивает. Эта фраза судьи звучит в его ушах похоронным звоном. Он дико озирается, в глазах его отчаяние, но кругом он видит лишь суровые лица, на них не заметно ни сочувствия, ни сострадания.

Соучастники, подкупленные негодяи, которые до последнего момента поддерживали его, теперь уже не могут помочь ему – их сочувствие бесполезно. Они отступили перед величием закона и неумолимой очевидностью преступления.

Несмотря на свое богатство и высокое общественное положение, он одинок – у него нет ни друзей, ни сторонников. Такова участь убийц в Техасе.

Выражение его лица резко изменилось – вместо обычной надменности и заносчивости оно отражает малодушный страх.

Нужно ли этому удивляться? Он чувствует, что положение его безнадежно, что он стоит на краю могилы, перед лицом смерти, слишком страшным, чтобы взглянуть на него.

И вдруг его погасшие глаза оживают, словно какая-то мысль осенила его. У него такой вид, как будто он хочет в чем-то признаться. Будет ли это признанием вины? Хочет ли он облегчить свою совесть от гнета, который давит ее?

Зрители, угадывая его намерение, стоят затаив дыхание. Кажется, что даже цикады притихли.

Тишина нарушена голосом судьи:

– Что вы можете сказать в свое оправдание, чтобы облегчить свою участь? – спрашивает он.

– Ничего,– отвечает Колхаун.– Мне нечего сказать. Приговор справедлив. Я заслуживаю смертной казни.

Еще ни разу в течение дня, полного волнующих происшествий, присутствующие не были так ошеломлены, как сейчас. Они не в состоянии даже говорить. В полной тишине раздается голос осужденного; все ждут, что это будет исповедь.

– Это правда,– продолжает Колхаун,– я убил Генри Пойндекстера – застрелил его в чаще леса.

Зрители испускают невольный крик. Это скорее крик ужаса, чем негодования.

Так же непроизвольно вырывается и стон,– все знают, что это стон отца убитого.

Когда замирают эти звуки, ничто больше не мешает осужденному говорить.

– Я знаю, что я должен умереть,– продолжает Колхаун с показным безразличием.– Таков ваш приговор, и, судя по вашим лицам, вы не намерены изменить свое решение. После моего признания было бы нелепо рассчитывать на помилование. Я был плохим человеком и, несомненно, заслужил свою судьбу. Но все-таки я не такой злодей, как вы думаете, и не хочу уходить из жизни с позорным клеймом братоубийцы. Правда, он пал от моей руки. Вы спрашиваете, что толкнуло меня на преступление? У меня не было причины убивать его.

Зрители снова взволнованы: они удивлены, заинтригованы и недоумевают. Но все молчат, и никто не мешает преступнику говорить.

– Вы удивлены? Объяснение просто: я убил его по ошибке.

В толпе раздаются возгласы удивления, но все замолкают, когда Колхаун продолжает свою речь:

– Да, по ошибке. Трудно передать, что я пережил, когда обнаружил это. Я узнал о своей ошибке много времени спустя...

Осужденный поднимает глаза, словно надеясь на смягчение своей участи. Но на суровых лицах он не видит снисхождения.

– Я не отрицаю,– говорит Колхаун,– что был человек, которого я хотел убить. Не скрою также его имени. Вот он, этот презренный негодяй!

С ненавистью смотрит Колхаун на Мориса Джеральда. Тот отвечает ему спокойным и равнодушным взглядом.

– Да, я его хотел убить! На это у меня были свои причины, о них я не буду говорить. Сейчас это бесполезно. Я думал, что убил его. Как мог я предположить, что эта ирландская собака обменялась плащом и шляпой с моим двоюродным братом? Остальное вам известно. Я метил в своего врага, а попал в друга. Выстрел, по-видимому, был роковым, и бедный Генри упал с лошади. Но для большей уверенности я вынул нож – проклятое серапе все еще обманывало меня – и отсек ему голову...

Зрители содрогаются от ужаса и кричат, требуя возмездия, по толпе пробегает ропот – напряжение спало.

Теперь уже нет ничего таинственного ни в самом убийстве, ни в мотиве, и Колхаун освобожден от дальнейших описаний своего страшного преступления.

– А теперь,– кричит он, когда волнение немного стихает,– вы знаете обо всем, что произошло, но вам еще неизвестно, чем это кончится! Вы видите, что я стою на краю могилы, но я не спущусь в нее, пока и его не отправлю туда же!

Понять смысл этих слов, последних в жизни Колхауна, нетрудно. Сопровождающий их поступок объясняет все...

Во время своей речи Колхаун держал правую руку за левым бортом сюртука, и, кончив говорить, он выхватил револьвер.

Не успели зрители заметить револьвер, блеснувший в лучах заходящего солнца, как прогремели два выстрела.

Два человека падают ничком так близко, что их головы почти соприкасаются.

Один из них – Морис Джеральд, мустангер, другой – Кассий Колхаун, отставной капитан кавалерии.

Толпа окружает их – все думают, что оба мертвы. Среди напряженной тишины раздается крик женщины, исполненный такой безысходной тоски и горя, что, кажется, сердце ее разорвалось на части.

Радость!

Да, именно это чувство испытала Луиза в тени огромного дуба, когда оказалось, что произошло только самоубийство, убийство же не удалось, что ее возлюбленный жив.

Даже печаль, вызванная трагическими происшествиями последних дней, не могла заглушить радости.

И кто осудит за это молодую девушку?

Только не я. И не вы, если будете искренни.

Радость ее стала еще больше, когда она узнала, что сохранило жизнь ее возлюбленному.

Рука убийцы не дрогнула. Он был в этом уверен, иначе он не поднес бы револьвера к своему виску и не спустил бы курка. Он целился прямо в сердце Мориса Джеральда, и пуля пронзила бы его, если бы не ударилась о медальон – подарок Луизы. Отскочив от него, она рикошетом ранила одного из зрителей.

Не прошел выстрел бесследно и для Мориса Джеральда, еще неокрепшего после болезни,– новое потрясение вызвало новое помрачение рассудка.

Но больной лежал теперь не в зарослях, где вокруг него рыскали койоты, а над ним кружили черные грифы, не в хижине и не в тюрьме, где за ним почти не было ухода.

Когда сознание вернулось к нему, он понял, что прелестное лицо, которое грезилось ему во сне, было не видением, но принадлежало первой красавице на Леоне – во всем Техасе, если хотите,– Луизе Пойндекстер.

Теперь уже никто не мешал ей ухаживать за больным.

Никто, даже отец. Пережитое горе сломило ложную гордость старика плантатора. Он уже не возражал против брака дочери с любимым человеком, хотя, по правде сказать, и возражать было нечего. Его зятем стал не безвестный Морис-мустангер, а ирландский баронет сэр Морис Джеральд.

Титул в Техасе не имеет никакой цены; не придавал ему значения и сам Морис. Зато он оказался обладателем большого состояния – чем не избалованы ирландские баронеты,-достаточно большого, чтобы выкупить имение Каса-дель-Корво, заложенное в свое время Вудли Пойндекстером, у наследника Кассия Колхауна.

Выяснилось, что Кассий Колхаун уже был женат, и его имущество отошло к сыну, который жил в Новом Орлеане.

После свадьбы Луиза и Морис Джеральд отправились путешествовать по Европе. Они побывали на родине Мориса, но снова вернулись в Техас – в асиенду Каса-дель-Корво.

Голубоглазая красавица, тоскующая в замке Баллах по молодому ирландцу, существовала только в буйном воображении Фелима. Или, быть может, это было юношеское увлечение, одно из тех, которые не выдерживают испытания разлуки. Как бы то ни было, за время пребывания в Ирландии у Луизы Пойндекстер -теперь ее надо называть леди Джеральд – ни разу не проснулось чувство ревности. Только один раз это мучительное чувство снова овладело ею, но оно прошло быстро и бесследно, как тень.