— Какой?

— О впукливании и выпукливании.

— Чего?

— Что — «чего»?

— О впукливании и выпукливании — чего?

— В принципе.

— Тогда особенно, — ловко вывернулся Такангор. — Ну, не стойте посреди двора. Карлюза, приглашай своего соотечественника присоединиться к нам в замке. Там вы будете в безопасности, в приличном обществе, но как бы и под арестом.

И странная компания, состоящая из одного исполина и двух неуклюже ковыляющих крох, двинулась в господский дом, где их с нетерпением ожидали.

— Терзаюсь сомнениями, достоин ли я национальной истории? — спросил Карлюза у пришельца.

— Как же вас не предать истории? — удивился тот. — Вы чрезвычайно выпуклая фигура.

Один из воинов-скелетов, обожавший Такангора до дрожи в коленях, заметил, каким взглядом проводил его генерала тот, кто называл себя лордом Таванелем. Ни ненависти, ни злобы, ни неприязни не было в том взгляде. А все же — если бы скелеты имели спины, по которым могли бегать туда-обратно противные толстые мурашки с холодными лапками, он ощутил бы именно это. Даже ему, умершему еще во времена Валтасея Тоюмефа, стало не по себе, когда он случайно заглянул в ледяную бездну, притаившуюся под голубоватыми веками арестованного. И воин дал себе слово обязательно рассказать милорду Топотану о своих впечатлениях — вот только суметь бы найти нужные слова.

Для начала граф да Унара прочитал уже известный читателю фрагмент четвертой главы из докладной записки библиотекаря Папаты, а от себя добавил, что, будучи несмышленым мальчишкой, встретил как-то лорда Таванеля — того, что сидит сейчас во дворе под конвоем, когда отец впервые взял его с собой на охоту.

Заядлый охотник, старый граф выезжал в самые отдаленные провинции Тиронги, чтобы найти по-настоящему нетронутые уголки. И однажды нелегкая занесла их в Лялятпополис, в окрестности замка Таванель.

Самого хозяина начальник Тайной Службы видел издалека и мельком. Отчего-то его отец, человек отважный, прямой и славный своей бескомпромиссностью, приказал поворотить коней и покинул поместье с максимальной скоростью, на какую оказались способны его породистые скакуны.

Сыну он объяснил только, что не желает, дабы взгляд лорда упал на него или его наследника. Граф да Унара помнил, что они неслись прочь, будто их преследовали все демоны Преисподней (тут он сделал поклон в сторону судьи Бедерхема, и тот вяло похлопал в ладоши, показывая, что оценил каламбур). Зная, что отец его не верил в приметы и смеялся над суевериями, не боялся колдунов и чародеев и никогда не ходил к предсказателям, граф мог только гадать, что знал его родитель об этом человеке такого, что заставило его обратиться в паническое бегство.

И еще запомнилось да Унара, как выяснилось, на долгие годы: отец обратил внимание на то, что лорд Таванель нисколько не постарел со времен упразднения ордена кельмотов. «Нелюдь, нелюдь», — повторял старый граф.

Не много, но вкупе со справкой господина Палаты наводит на размышления.

— Зачем же он тогда явился в Кассарию? — недоумевал Зелг. — Коли он злоумышленник и вовсе не тот, за кого себя выдает, сидел бы в своем Лялятпополисе и носа не высовывал. Я бы на его месте таился, как мышь под метлой.

— Видишь ли, милорд, — кашлянул дедушка. — Ты, чистая душа, даже вообразить себе не в состоянии, что творится в голове у таких, как этот Таванель, не то что занять его место. Кстати, ты даже не можешь как следует прочитать семейные хроники, где задокументировано раз и навсегда, что никто не может не явиться на Бесстрашный Суд, коли его вызывают туда в качестве ответчика. И заклинание соответственное наложено — времен Лягубля и покоренья Пальп. Долблю тебе, долблю, как та муха — головой о стекло. Никто ее не любит, хотя она старается…

— Я тебя люблю, — утешил его доктор Дотт. — Вот, хлебни эфирчику. И не пугай ребенка.

— А мне этот Таванель сразу не понравился, — внезапно подал голос король Юлейн, слегка пообвыкшийся в обществе демона и потому осмелевший. — Взгляд у него пустой, безжалостный — ни понимания, ни сочувствия. Прямо как у душеньки Кукамуны. Это моя жена, я вам о ней рассказывал, — пояснил он заинтересовавшемуся Бедерхему. И добавил во внезапном порыве вдохновения: — Если вас станут уговаривать жениться, рвите их на части, пожирайте с костями, но не соглашайтесь. Женитьба — верная гибель. Это я вам говорю.

— Итак, личность ответчика можно считать установленной, — внес ясность Такангор, уже сидевший за обеденным столом в окружении Карлюзы, Левалесы и небольшого сонма домовых и призраков под управлением счастливого многонога Гвалтезия.

Есть в мире вещи неизменные: восход, закат; рождение, смерть — и обедающий минотавр.

Пока Такангор жевал, Гвалтезий был уверен в завтрашнем дне и никакие катаклизмы, сотрясавшие Кассарию, его не беспокоили.

— Не совсем, — откликнулся Кехертус. — Прошу предоставить слово моему дяде.

Славный дядя Гигапонт буквально сиял от счастья. Во-первых, он мог наконец принести действительную пользу гостеприимным обитателям кассарийского замка; во-вторых, принять участие в беседе на самом высоком уровне — а этот дядя был немножко сноб и страсть как любил общество королей и вельмож; в-третьих, снова напомнить миру о своих любовных похождениях.

Бедерхем не уронил честь демонического мундира, сразу разглядев Гигапонта на шелковой подушечке, торжественно вынесенной оборотнем-лакеем и положенной на добродушный шестиногий столик, который важно вышагивал перед членами собрания вперед и назад. А Левалеса не успел удивиться: ему все объяснил Карлюза.

— Итак, господа, — торжественно начал Гигапонт устами племянника, — в далекие времена, когда многие из присутствующих здесь были еще юными личинками, у меня случился страстный роман с вытекающими из него брачными обязательствами в провинции Лялятпополис. Надо сказать, мне дико повезло: не успел я от переизбытка чувств выпустить паутинку, как поднялся сильный ветер, и меня, в буквальном смысле слова, ветром сдуло из общества моей избранницы.

Очутился я на болоте, прямо посреди листа лотоса, где проживала прелестная лягушка Гортензия. Незабываемые дни! Божественные ночи. Редкостное единение двух одиноких душ. Это она научила меня танцевать ластатупси. У бедняжки никогда не было столько ног, и втайне она мне завидовала. Но, несмотря на зависть, ластатупси сблизило нас. Откровенно говоря, сблизил нас и тот факт, что в том сезоне у нее был большой недобор учеников. И все же эти дни я вспоминаю с трепетом.

— Я тоже люблю танцевать, — встрял Такангор. — А что, я еще не исполнял вам минотаврский древний народный танец перлиплютики — с гупотом, топотом и поцокиванием? Маэстро, дайте ноту!

— Немного позже, — кротко улыбнулся граф да Унара. — Чтобы мы не отвлекались на мелочи вроде Бесстрашного Суда и полностью отдались во власть высокого искусства.

— Это разумно, — грустно согласился минотавр. — Сделал дело, танцуй смело.

— Дядя желает взять у вас пару уроков, — заволновался Кехертус, выслушав тихий шорох с подушечки.

— Боюсь, у него возникнут трудности с гупотом и топотом, а это в перлиплютиках главное.

— Пчелы-убийцы тоже считали, что мне не достичь их уровня мастерства, — поведал Гигапонт, по-прежнему используя племянника как рупор. — И что же? Я превзошел их, ибо они работают в коллективе, а я — гордый и опасный одиночка. Но вернемся к той, единственной, от которой судьба спасла меня столь изящным способом.

Знаете, как гибнут галантные кавалеры? Из-за хорошей памяти. Вспомнил я однажды свою суженую из Лялятпополиса, и шесть ног сами понесли меня туда. Две, правда, упирались. Но решение принимает неразумное большинство, а не дальновидное меньшинство.

Прибываю в окрестности замка Таванель на попутном зяблике, высаживаюсь у норки, где давно мог покоиться мой прах. И вижу покинутое обиталище. Что я подумал? Только одно — любовь потеряна навсегда. Сижу, оплакиваю злой рок, несчастную возлюбленную, размышляю, у кого бы узнать кровавые подробности.