И только тут я обратил внимание, что местность пустынна: ни птички, ни жабки, ни рыбки, ни пчелки, пусть даже и с преступными наклонностями. Трава сухая. Деревья неживые. И даже вода в ручейке струится, как умирающая теща, вписывающая зятя в завещание. С тем же энтузиазмом.

Спас меня тот самый попутный зяблик. Его тоже испугало отсутствие гармонии в окружающем пространстве, и он решил податься назад, поближе к цивилизации. Специально дал крюк, чтобы прихватить меня с собой, если я еще жив.

Я не стал искушать судьбу. И вот я здесь, а она там — моя единственная и ненаглядная, которая могла бы стать сорок шестой женой Гигапонта, но вместо этого осчастливила его.

— Как разнообразна жизнь, — вздохнул Юлейн. — Иногда кто-то избегает трагедии.

Маркиз Гизонга поглядел на него не без интереса.

— А теперь перейдем к князю ди Гампакорте, — попросил Зелг. — Я не слишком понимаю, каким образом он оказался втянутым в эту историю.

— Каноррских оборотней не надо никуда втягивать, — проворчал судья Бедерхем. — Они сами охотно втянутся и заварят такую кашу, что Ад похолодеет.

— Вы знакомы с душеприказчиком души Таванеля? — спросил молодой некромант, понимая, что следует обозначить искомые персоны буквами, а то слишком долго говорить.

— Строго говоря, это нельзя назвать знакомством, — неохотно признал демон.

— Князь ди Гампакорта оставил свои глаза в Преисподней, — жестко произнес Мадарьяга. — Правда, Бедерхем?

— Правда, — с достоинством отвечал тот. — Они остались на Ядоносных пустошах. И это единственный раз, когда Гончая Князя Тьмы упустила свою жертву.

— Две жертвы, — не без удовольствия поправил его вампир.

— Если соблюдать точность — три, — произнес незнакомый голос.

— Мадам Топотал! Мадам Топотан! Я уже здесь, — возвестила Горгарога, появляясь на дороге, ведущей к лабиринту.

Она любила этот старинный лабиринт, такой мрачный и холодный снаружи и уютный внутри; любила его многочисленных приветливых обитателей; и особенно любила сообщать им самые последние новости об их старшем сыне и брате, Такангоре, которых все ждали с таким нетерпением.

Почтенная горгулья давно бы оставила должность почтальона и пошла на повышение, благо позволяли и выслуга лет, и добрые отношения с начальством. Но кто будет радовать жителей Малых Пегасиков письмами и посылками? Она не перенесет, если вести станет доставлять кто-нибудь другой. Приходил наниматься один, из Больших Пегасиков, человек. Так он начал с того, что чуть не выбросил в мусор бесценные сухие листочки из далекого Лягубля, которые предназначались Прикопсу. Начальство ему тут же отказало.

С начальством в последнее время все обстояло особенно хорошо, так как почтмейстер Цугля преодолел свою феерическую застенчивость, сделал ей предложение лапы и сердца и даже набрался духу жениться, хотя и основательно хлебнул для храбрости перед самым началом торжественной церемонии.

Крепкое пойло, гремучая смесь, составленная барменом кабачка «На рогах» и проверенная не на одном десятке робеющих женихов, произвела на горгула потрясающее по силе воздействие. Дело в том, что предыдущие шестьсот лет он был убежденным трезвенником, и внезапная смена жизненных позиций далась ему нелегко.

Всю церемонию он икал, качался и гонял невидимых уточек.

Почему-то именно присутствие этих гипотетических уточек на его свадьбе особенно беспокоило славного Цуглю. Он шипел на них, хлопал крыльями, громко топал лапами и метко плевался, то и дело прерывая старейшину. Затем полез целоваться к мадам Хугонзе, подружке невесты, схлопотал по ушам и расстроился, что жена его не признала. После чего выразил желание немедленно прокатиться с супругой на крылатой кобыле и отправился ловить оную.

Счастливый, помолодевший лет на триста, Цугля летел на бреющем над Пегасьей Долиной, а за ним длинной вереницей растянулась свадьба.

Впереди всех — минотавры, признанные атлеты, которым нипочем не догнать даже хмельного горгула; следом, кавалькадой, — спотыкающиеся кентавры, существа стремительные, но уже в зюзю пьяные, а потому нерасторопные; затем — эльфы и сатиры; и уже замыкали торопливую процессию почтенные гномы, кобольды и сама счастливая молодая, которой возраст не позволял заниматься бегом по пересеченной местности, а радикулит мешал полноценно взмахнуть крыльями.

Далеко впереди разлетались перепуганные лошади.

На следующий день, протрезвев и пережив все стадии жесточайшего похмелья, о котором с трепетом и назиданием рассказывают после детям и внукам, господин Цугля устыдился, просил прощения и два последующих месяца супружества был просто шелковый. Хоть к ране прикладывай.

Население Малых Пегасиков беспокоилось за мадам Горгарогу — как она перенесла такой удар. Но мадам только смеялась.

— Тоже мне — нашли причину для мировой скорби. Так он хотя бы женился. Говорю вам, иначе не видать мне свадьбы — он бы просто сбежал в последнюю минуту. Я еще должна этому негодяю из «На рогах» за его отраву, хотя я зашла и высказала ему все, что полагается, чтоб не думал, что можно спаивать честных горгулов. А если бы господина Цуглю хватил кондрашка? Я допила его порцию — он не осилил, бедняжка, у него никакого опыта. Не пропадать же напитку. И я вам так скажу: я женщина крепкая, но и меня слегка перекосило по диагонали.

Состав гремучего зелья так заинтересовал народонаселение обоих Пегасиков, что в кабачке было не протолкнуться. Даже Мунемея соизволила принять несколько подач и признала, что давно уже напиток «так не гонял кровь по жилам».

— Ах, мадам Горгарога, — говорила она однажды вечером, когда дети уже ушли спать и они остались вдвоем, в любимой беседке неподалеку от заброшенного храма. — Этот ваш напиток — плесните нам еще по чарке — напомнил мне далекую молодость. Такое действие в былые времена производил на меня поцелуй Гогила, хорошая свалка да коктейль, который один безнадежно влюбленный кобольд назвал «Гневом Мунемеи». Славные были времена, мадам Горгарога.

— Вы мне станете рассказывать! Мы следили за вашими приключениями, как за сказкой. Все рогатые дамы поголовно влюбились в Гогила с надеждой на будущее; а все представительницы не минотаврьих семейств — безнадежно.

— И вы?

— А я вам не дама?! Конечно, да. Правда, он состоял у меня про запас и терзал мое девичье сердце в промежутках между душераздирающими свиданиями с моим тогдашним женихом. Кто бы подумал, что тот улетит однажды на войну и не вернется!

— Все мы были молоды и безрассудны.

— Я на вас сильно удивляюсь, что вы отпустили Такангорчика в подвиг после таких раздраконий. И еще эти пророчества. Вы сказали ему? Хотя бы иносказательно.

— Нет, мадам Горгарога, — отвечала Мунемея. — Иначе бы он все время старался подстроиться под них, и один Тотис знает, что из этого вышло бы. А Тотис не знает, потому что ему все равно.

— Вы — да! — мудрая женщина, — заявила Горгарога.

— Признаюсь, я все время в сомнениях.

— Я про то, что вы предусмотрительно заказали четыре кувшинчика этого антиобщественного зелья. Второй внезапно закончился, а разговор даже не начался.

— Вам помогла целебная смола?

— О, очень помогла! Я принимаю ее внутрь для вообще и снаружи — для крыла. Внутрь подходит больше. Можно будет попросить еще скляночку?

— Само собой. Вы правы, мадам Горгарога, — тихо сказала Мунемея. — Я тоже удивляюсь, как я отпустила Такангора, пусть не зная, но предполагая, что его ждет.

— Но оно все равно ждет. Пустите вы или ляжете костьми поперек этого входа, будущее нас обязательно дождется. Я это уже поняла. Он жив и пишет — что уже много, — сказала почтальонша, опрокидывая в себя следующую чарку. — Правда, писателем ему не стать — фантазии никакой, зато точность отменная. Как схвачены подробности. А вы не боитесь, что близится час, когда кто-нибудь откроет ему правду?