— Но как же?…

— Свои глаза ди Гампакорта оставил на Ядоносных пустошах, — пояснил Зелгу молчавший до сих пор демон. — Но это не значит, что у него нет других. Вспомните хотя бы то милое нелепое существо. — И он небрежно кивнул в сторону троглодита. — Формально оно является глазами князя. Кроме того, у меня есть все основания утверждать, что наш гость не особенно нуждается в услугах несчастного троглодита, ибо вынес из Преисподней не только горькие воспоминания, но и нечто крайне полезное. Я прав, князь?

— Вы правы, барон, — приветливо откликнулся тот, непринужденно располагаясь в кресле напротив Адского Судьи. — Ваша проницательность всегда восхищала меня. Еще в те поры, когда вы преследовали меня по всей Преисподней, не давая ни минуты покоя. И я горжусь, что судьба столкнула меня именно с вами.

Оба церемонно раскланялись.

— А теперь перейдем к проблеме, ради которой мы все сегодня собрались в этом замке. Что вы можете сказать по существу дела, князь? — спросил Бедерхем. — Действительно ли лорд Таванель насильно удерживает собственную душу в собственном теле? Как такое возможно?

— А кто вам сказал, что она является его собственностью? — спросил князь. — Душа лорда Таванеля никогда ему не принадлежала.

После этого сенсационного заявления славный минотавр попросил объявить небольшой перерыв с целью обнаружения и изгнания несанкционированных журналистов. Ему показалось, что дело становится настолько запутанным и щекотливым, что следует соблюдать повышенные меры предосторожности. И все сразу с ним согласились.

Затем Такангор вызвал своих солдат и попросил их сделать примерно то, что его маменька в далеких Малых Пегасиках сформулировала как приказ: «Прочеши окрестности».

Бравые скелеты не надолго задержали отправление правосудия. Уже через десять минут они повытаскивали из самых темных углов помещения отчаянно сопротивляющихся журналистов, включая гневного Бургежу, и выдворили их из замка, не обращая внимания на протесты и угрозы завтра же написать в газете, что жестокосердный и кровожадный некромант всячески препятствует прессе в ее многотрудном деле. Только после этого в зале заседаний воцарился относительный покой и порядок.

— А теперь поясните мне, как такое может быть, — попросил Юлейн, когда порядок был восстановлен. — У меня ум за разум заходит с этими тайнами.

— Поскольку я вижу среди присутствующих уважаемого графа да Унара, чья Тайная Служба считается одной из лучших в Ниакрохе, — сказал ди Гампакорта, и Зелг снова подпрыгнул при слове «вижу», — то я уверен, что вам уже известна история с «раздвоением» лорда Таванеля.

— Да, — кивнул Зелг. — В общих чертах.

— Таким образом, — продолжал оборотень, — нынешний лорд формально имел все права на душу лорда-рыцаря, своего полного тезки. Видите ли, многие колдовские обряды, как, впрочем, и обычные юридические документы, изобилуют лазейками, которые человек, искушенный в своем мастерстве, обязательно использует. Либо для того, чтобы выиграть процесс, либо для того, чтобы успешно наложить заклятие.

Приложив максимум усилий к тому, чтобы помочь предшественнику графа, маркизу Хойте ин Энганце, уничтожить орден кельмотов, новоявленный лорд Таванель остался единственным владельцем души того, чье имя и поместье присвоил. Точнее, завладел на законном основании. Ведь не зря несчастный Уэрт поставил в своем завещании единственное условие: постоянно вспоминать его имя в молитвах и числить его здравствующим членом ордена. Не то чтобы он был уверен, скорее, догадывался…

— О чем? — жадно спросил да Унара.

— О своем происхождении и вытекающих оттуда способностях.

— А каково его происхождение?

Тут граф осекся и внимательно вгляделся в князя — огромного, могучего, похожего на грозного хищника, отдыхающего в благодатной тени после свирепой битвы. Сейчас он спокоен и расслаблен, но стоит его разозлить, как последует неминуемое и ужасное возмездие.

— Правдивы ли слухи о том, что мать лорда Таванеля, прелестная Сипусса, вела свой род от каноррских оборотней? — спросил он негромко.

— Совершеннейшая правда, — кивнул слепой князь. — На самом деле ее звали Лоредана ди Гампакорта, и она была моей сестрой. С таким именем и происхождением нечего и надеяться выйти замуж в Тиронге и создать счастливую семью с добрым и благородным, но таким слабым и недолговечным смертным-полукровкой.

Ради своей любви Лоредана поставила на карту все: власть, могущество, общество себе подобных, абсолютную свободу и неимоверное долголетие, приравненное к бессмертию. Она проиграла, но не сожалела об этом. И мне запретила. Это был предусмотрительный поступок, ибо, получив известие о ее смерти, я обезумел от горя. И мои… э-э… сожаления могли вылиться потоками крови, если бы не просьба сестры.

— Отчего она умерла? — осторожно спросил Зелг.

— Не знаю. Обстоятельства ее смерти темны и загадочны. С одной стороны, оборотень, особенно каноррский, отказавшись от своей сути, долго не проживет — тоже правда. Все равно что запретить вампиру пить кровь. С другой — слишком много странных и необъяснимых событий произошло после, чтобы я полагал, что ее кончина вызвана естественными причинами.

Но в любом случае, остался ее сын — единственное дорогое для меня существо. И осталось завещание — беречь ее сына от злых людей и прочих тварей. Беречь последнего представителя нашего рода. Того, в чьих жилах текла черная кровь ди Гампакорта.

Я выполнял ее волю, как мог. Следил за ним, насколько это было возможно. Я любил этого отважного мальчика — он не уронил чести нашего имени. Возможно, он был гораздо лучше нас: и меня, и Лореданы, и даже своего отца, ради которого моя сестра решилась на этот безумный шаг.

Князь замолчал. Он смотрел в окно, туда, где чудесная теплая ночь постепенно входила в свои права, и, казалось, видел то, что недоступно другим.

Молчал он так долго, что Зелг уже решился просить его продолжить рассказ, который пока что ни на йоту не приблизил слушателей к пониманию происходящего. Конечно, многое он домыслил, но кто сказал, что его домыслы верны? Молодой некромант желал услышать подтверждение своих рассуждений. Но ему не дали и рта открыть.

В зал заседаний ворвались три стремительных яростных существа.

Зелг и прежде видел много необычного. Он уже наблюдал, как староста Виззла, добродушный и веселый Иоффа, и его симпатичные сыновья превращаются в грозных оборотней, готовых уничтожить любых врагов. Как вырастает шерсть на загривке; как улыбка превращается в хищный оскал; как кожа покрывается острой жесткой чешуей, которую не пробить и мечом. Но он еще не видел их в таком гневе. Кажется, даже Галеас Генсен и его мертвое королевство не вызывали у кассарийских оборотней такого отвращения.

— Сир, — взвыл самый огромный, седой, со сверкающими глазами, — вам грозит опасность. В замке враг. В замке опасный враг-ххррг.

Голос Иоффы все время срывался в рык, и от этого рыка мурашки бежали по коже.

— Что происходит? — недоуменно спросил Зелг.

— Что случилось? Что такое? Что? — всполошился кузен Юлейн.

— Демон меня забери! — сказал господин главный бурмасингер. — Вот это харя.

И, взвесив все обстоятельства, вежливо прибавил:

— Прошу прощения, князь. Случайно вырвалось, исключительно от немого восхищения этим кошмаром — в смысле…

— Нездешней красотой, — пришел ему на помощь маркиз Гизонга.

Зелг подумал, что правы оба. И кошмар, и красота — нездешняя.

Вместо слепого князя, покорившего всех своим обаянием и манерами, в серебристом лунном свете возник монстр. И дело было вовсе не в его исполинских размерах, не в алой пасти, не в когтях и клыках — действительно больших и очень острых; не в могучих крыльях и бронированном хвосте, который сам по себе являлся смертоносным оружием. Не в уродливом и устрашающем облике. И даже не в черных провалах вместо глаз.