Когда атака ополчения захлебнулась, на приступ пошли анатолийские турки, выгодно отличавшиеся от первой волны нападавших железными доспехами и железной же дисциплиной. Они шли в бой под гром барабанов, заглушаемый только ревом гигантской бомбарды Мехмеда, возобновившей обстрел городских укреплений. На рассвете одно из выпущенных ею ядер обрушило башню. Поднявшаяся пылевая завеса позволила трем сотням османов ворваться в пролом, но там их окружили и перебили византийцы.
Неудача анатолийцев сильно обескуражила Мехмеда. Следующий провал означал бы конец осады и, вполне возможно, конец его правления. В третью атаку султан послал лучших воинов – грозных янычар. Он лично проводил их до крепостного рва, подбадривая своих любимцев льстивыми похвалами и обещаниями крупной награды тому из турецких воинов, кто первым ступит на улицы Константинополя. Однако прошел час, а нападающие так и не добились сколько-нибудь существенного успеха. На хаотичном нагромождении, в которое превратили восьмиметровую стену осадные пушки, защитники города дрались с турками уже врукопашную. В самый тяжелый момент, когда уже казалось, что османы прорвут оборону, на передовой появился император Константин и лично возглавил контратаку, взывая к защитникам города: «Братья, стойте мужественно! Вижу теперь, что толпа неприятелей начинает уже ослабевать и понемногу рассеивается: идут они беспорядочно и не по обычаю своему; надеюсь на Бога, что победа будет наша!» По свидетельству Сфрандзи, «у входов разыгралась страшная битва: завязалась рукопашная схватка, и количество убитых с обеих сторон было велико», но византийцам удалось отбросить янычар. После этого натиск на укрепления начал слабеть и перед осажденными забрезжила надежда. А потом османы обнаружили, что малые Цирковые ворота – незаметная калитка в Феодосиевых стенах, через которую генуэзцы Боккиарди делали вылазки, – не заперты…
Полсотни янычар беспрепятственно пробрались на стену и установили там зеленый флаг. Увидев свое знамя над зубцами стены, османы воспрянули духом. Защитники, наоборот, дрогнули, их ряды смешались. Кто-то крикнул, что враги уже на улицах столицы. Началась паника. Хороший командир еще мог бы спасти положение, восстановить строй и нейтрализовать прорвавшихся на стену янычар, но… Джустиниани Лонго, раненный в грудь выстрелом из пищали, покидал передовую. Напрасно император напомнил ему о долге и умолял не оставлять пост. Кондотьер лишь слабо покачал головой: «С турками сегодня Бог», – и велел соратникам нести его прочь, на галеру.
Забыв все прежние заслуги Лонго, которому много раз пели дифирамбы, отмечая его отвагу и лидерские качества, многие хронисты прямо обвиняли итальянца в том, что именно его трусость погубила Константинополь. Вот что писал Сфрандзи: «Этот столь опытный в военном деле человек, когда увидел, что из его тела течет кровь, весь переменился: не помня о храбрости и искусстве, которые первоначально обнаруживал, теперь от страха разинул рот и вообще после этого стал ни к чему не годен».
Воодушевленные турки пробились на вершину завалов. Первым на их гребне показался янычар богатырской стати по имени Хасан. Правда, насладиться обещанной за этот подвиг наградой он не успел – огромная глыба, выпущенная из византийского камнеметного орудия, убила и его, и еще полторы дюжины янычар. Но гибель товарищей никак не сказалась на рвении остальных воинов. В османской армии, в отличие от феодальных дружин старой Европы, проявленная смельчаками в нужный момент доблесть гарантировала им почести, богатство и даже титул. Поэтому, несмотря на смертельный риск, никто не желал упускать счастливого шанса.
Развевающийся над стенами турецкий стяг и слухи о дезертирстве Джустиниани Лонго сломили дух защитников. Прежде чем ворота успели закрыть, они оказались заблокированными массой бегущих в слепом ужасе византийских солдат. Так, буквально на «загривках врага», янычары ворвались в Константинополь. По одной из версий[80] наблюдавший весь этот хаос император с горечью воскликнул: «Город пал, а я еще жив!» – после чего сорвал с себя царский плащ и ринулся наперерез османам. За ним последовало всего три или четыре человека… Больше их никто не видел. Вместе с Константином Палеологом во вторник 29 мая 1453 года погибла и Византийская империя.
Джустиниани Лонго ненадолго пережил своего нанимателя. Ранение, которое последний Палеолог в сердцах назвал «незначительным», свело кондотьера в могилу менее чем за трое суток. Впрочем, Георгий Сфрандзи, так и не простивший Лонго его ухода с передовой, написал, что скончался итальянец от «огорчения и позора».
Бывший митрополит Киевский и всея Руси Исидор попал в плен, но встречи с палачом избежал, прибегнув к хитрости: вместо него Мехмеду предъявили неизвестного мертвеца, облаченного в кардинальскую сутану. Вскоре Исидор сбежал из турецкой неволи и добрался до Рима, где продолжил службу Святому престолу.
Воины османского шехзаде Орхана, само существование которого послужило формальным предлогом осады Константинополя, сопротивлялись дольше всех. Доверенный им участок стены держался и после того, как все остальные укрепления сдались на милость победителя. Орхан же не мог надеяться на милость своего царственного родственника и потому бился до последнего. В конце концов он поменялся одеждой с каким-то монахом и выбросился из бойницы башни, надеясь спастись на одном из кораблей, но был опознан пленным греком и обезглавлен.
Увы, это было лишь начало… «Не знал я, для каких времен сохранило меня провидение», – в ужасе писал уцелевший друг и помощник погибшего императора Георгий Сфрандзи. Впрочем, ему, как и большинству византийских аристократов, беспокоиться было не о чем. По обыкновению, султан намеревался не разрушать сложившуюся иерархию власти, а просто встать на ее вершине. Мехмед II распорядился выкупить знатных пленников у захвативших их солдат и, снабдив многих деньгами и подарками, отпустил восвояси. Среди спасенных оказался и мегадука Лука Нотарас. Экс-министра Мехмед пообещал сделать губернатором Константинополя. Милость султана, однако, оказалась недолговечной. Уже на следующий день Нотараса казнили вместе с отпрысками – за отказ отправить в свиту султана младшего, известного своей красотой сына.
Рядовые горожане пострадали значительно сильнее. Количество убитых, по свидетельству очевидцев, доходило до четырех тысяч человек, угнанных в рабство исчислялось десятками тысяч. «Перед глазами зрителя расстилался лагерь, полный призывающих друг друга мужчин и женщин, полный детей, безумно испуганных этим ужасным несчастьем», – так описывается эта трагедия в хрониках. Именно люди, последняя ценность обедневшего Константинополя, стали главной добычей османов. Слухи о награбленных турками несметных богатствах – якобы янычары «продавали самоцветы как стекло, а золото словно медь» – представляются историкам художественным преувеличением. Венецианский посол при императорском дворе Николо Барбаро, автор «Дневника осады», оценивает общую стоимость османских трофеев всего в 300 тысяч дукатов…
Косвенно это подтверждается и тем фактом, что вместо обещанных Мехмедом трех дней резня и грабежи продолжались всего около суток. Все это время султан благоразумно не ступал на испачканные кровью, смешанной с пеплом, мостовые. К вечеру второго дня дисциплина была восстановлена. В окружении телохранителей и сановников Мехмед въехал в Константинополь и направился к величественному собору Святой Софии. Там он вознес благодарственную молитву за дарованную ему победу. Торжественность момента испортили несколько фанатиков, продолжавших разбивать мозаику с христианскими символами. Султан в гневе схватился за меч и зарубил одного из вандалов. Собор Святой Софии по его приказу перестроили в мечеть, прежнее название переделали на турецкий лад: Айя-София. Второй по величине православный храм города – собор Святых Апостолов – остался по приказу султана нетронутым, и даже не прерывались службы для уцелевших христиан.
