Чтобы вернуть в город бежавших от войны жителей, Мехмед пообещал освободить их от налогов. Переселенцам-ремесленникам тоже предоставляли льготы и налоговые послабления – османское правительство желало как можно скорее восстановить былое экономическое значение Константинополя. В опустевшие дома заселялись анатолийские турки, армяне, а позднее и греки из столицы Трапезундской империи. По приказу султана городские власти срочно восстанавливали разрушенные во время осады и штурма здания и строили новые – в том числе знаменитый Капалы-чарши, Большой базар. Вскоре в Константинополе, который в просторечии турки называли Истанбул[81], началось возведение нового султанского дворца Топкапы, или Нового Сераля.
21 июня 1453 года Мехмед покинул бывшую византийскую столицу и с триумфом вернулся в столицу османскую. Не впервые правитель османов возвращался туда с победой и трофеями, но на этот раз все изменилось – в ворота Эдирне под грохот барабанов и рев труб въезжал уже не просто турецкий султан. Как преемник византийских императоров, Мехмед принял титул Кайсер-и Рум, то есть Цезарь Рима[82]. Закрепляя изменение своего статуса, он вторично совершил ритуал «таклиди сеиф» – торжественного опоясывания мечом Османа, окончательно ставшего отныне для османских султанов аналогом коронации.
Провозгласив себя наследником Римской империи, Мехмед II недвусмысленно обозначил свои претензии на обладание абсолютной властью и над Востоком, и над Западом. Смену политического курса и самого позиционирования османской державы в мире Мехмед начал с радикальных внутренних реформ. 30 мая, на следующих день после взятия Константинополя, великий визирь Чандарлы Халил-паша был обвинен султаном в измене и смещен с должности. Первое время арестанта содержали в его собственном походном шатре, а после возвращения султанского двора в Эдирне заточили в тюремную башню. Просьбу низложенного визиря о совершении паломничества в Мекку султан проигнорировал и в августе по приказу злопамятного повелителя Халил-пашу удушили тюремщики. «И смерть его причинила всему войску безмерную скорбь, потому что он был любим всеми и во всех делах был хорошим советником».
Расправа Мехмеда над давним оппонентом стала лишь первым этапом постепенного перехода османской державы к абсолютной монархии. Могущественные потомки соратников первых Османов, авторитетные полевые командиры приграничных налетчиков-газиев, представители анатолийской племенной знати – все эти придворные группировки боролись за влияние и представляли угрозу султанской власти. Со временем Мехмед отстранил от управления страной всех ставленников «старой элиты» и заменил их на людей безвестных, но безгранично преданных лично ему. Отныне и почти до конца жизни султана-завоевателя никто открыто не противился его смелым реформам и военным авантюрам, первой из которых стал поход на Сербию.
Ни заступничество вдовы Мурада II Мары Бранкович, ни 12 тысяч дукатов ежегодной дани не спасли сербского деспота от турецкого вторжения, случившегося уже на следующий год после падения Константинополя. Многоопытный Георгий Бранкович сдал часть территорий без борьбы и убеждал – пусть и не всегда успешно – местных жителей не сопротивляться: «А если есть на то Божья воля и вы поддадитесь турецкому султану, я вас с Божьей помощью освобожу». За 1454 год новый великий визирь Заганос-паша овладел городами Ново-Брдо и Приштиной и захватил всю Южную Сербию, оставив деспоту только «то, что от Моравы до Смередева». Удовлетворение от хороших новостей Мехмеду II испортило покушение на его жизнь. Несколько пригнанных из Ново-Брдо юношей, взятых прислуживать во дворце, пронесли в опочивальню султана кинжалы: «Если мы этого турецкого пса убьем, тогда все христианство будет освобождено, а если нас поймают, тогда мы будем мучениками перед Господом Богом», – поклялись они. Только предательство одного из заговорщиков спасло Мехмеда от смерти. В следующем году сербской кампанией султан руководил уже лично.
Сербия находилась в сложнейшей ситуации: с одной стороны на нее надвигались турки, с другой – венгры. Жители многих селений и городов, уставшие от династических распрей и неопределенности, приветствовали турок как защитников. Но и там, где османам не были рады, мало кто осмеливался взяться за оружие – после падения Константинополя войска Мехмеда представлялись соседям неисчислимой и непобедимой ордой. Иного мнения придерживался Янош Хуньяди, самый преданный враг османов. Летом 1456 года ему представилась возможность доказать свою правоту делом и посчитаться с «султаном поганых» – пусть не с Мурадом, так хоть с его сыном! – за поражения в битвах при Варне и на Косовом поле.
14 июля, через десять дней после того, как армия Мехмеда II обложила Белград, флот Хуньяди атаковал османские суда на Дунае и отправил на дно три боевые галеры. Досадный прорыв блокады города, впрочем, нимало не охладил решимость султана завладеть им. После недельной артподготовки туркам удалось обрушить одну из крепостных стен – белградский замок, по праву считавшийся жемчужиной средневековой военной архитектуры, одним из первых в истории фортификационной мысли перестраивался с расчетом противостояния пушечному обстрелу, – и вечером 21 июля Мехмед послал войска на штурм. Султанской гвардии удалось прорваться в Нижний город и подступить к стенам цитадели. Янычары даже смогли водрузить на них османский флаг, но уже в следующее мгновение некто Титус Дугович подобно Милошу Обиличу пожертвовал собой – вместе с вражеским стягом бросился вниз, на камни мостовой…[83] Счастливый для штурмующих момент был упущен. По команде Яноша Хуньяди защитники Белграда подожгли несколько домов, отрезав янычар от основных сил. После жестокой уличной сечи осажденные вытеснили турок за линию обороны.
На следующее утро произошло странное. Вопреки приказу Хуньяди часть гарнизона вышла за стены и занялась мародерством – обирали непогребенные трупы османов. Мелкие стычки с пытавшимися помешать им турками быстро переросли в полномасштабное сражение, вступить в которое пришлось и Яношу Хуньяди с его венграми. В тыл османам ударило двухтысячное крестьянское ополчение. В своих «Записках янычара» серб Константин Михалович, не совсем, по очевидным причинам, объективный, писал: «Турки… никогда в жизни не слыхивали, чтобы столь малое число людей так сражалось и с такой силой». Мехмед II участвовал в рубке и собственноручно зарубил одного и сербских рыцарей, но был выбит из седла случайной стрелой[84].
Потерявшего сознание повелителя телохранители вынесли из свалки. Когда султан пришел в себя, ему сообщили, что после его ранения турецких солдат, вдвое превосходивших врага численностью, охватил «неизъяснимый ужас». Паническое отступление стоило османам не одну тысячу жизней. Командиры, пытавшиеся унять панику, погибли в бою или были убиты своими же подчиненными. Лагерь и обоз были брошены на поживу венграм. Особенно болезненной оказалась потеря гордости османов – их осадной артиллерии. Дюжина огромных бомбард и десяток орудий меньшего калибра попали в руки белградцев. Импульсивный Мехмед II, в одночасье лишившийся и славы непобедимого завоевателя, и своих любимых пушек, порывался принять яд, но приближенные уговорили его взять себя в руки. Скрепя сердце Мехмед приказал войску отступать, и в столицу потянулась вереница из 140 тяжело груженных повозок – но не с трофеями, как мечталось молодому султану, а с ранеными[85].
В честь той неожиданной, но судьбоносной победы, почти на столетие остановившей продвижение турок вглубь Европы, папа римский Каликст III распорядился в полдень звонить в церковные колокола – обычай, просуществовавший до наших дней. Анекдот же о том, что Каликст III наложил анафему на комету Галлея, чей длинный изогнутый хвост походил на турецкую саблю и якобы предрекал христианам неминуемое поражение, не находит подтверждений в исторических документах. Кроме того, астрономические расчеты показывают, что в начале июня, когда передовые отряды османов подходили к Белграду, комету еще не могли наблюдать в Восточной Европе.
