Все, что рассказывала та девушка про своего друга, совсем не похоже на Петю. Абсолютно. Я только теперь начала понимать это. Тогда подумала, что, надо же, как я, оказывается, плохо знаю своего мужа. А вот теперь я понимала, что такого просто не может быть. Прожить с человеком бок о бок целых семнадцать лет и не знать, на что он способен, невозможно. Наверное, это не Петя был на том снимке. Она же не называла его по имени. А фото было не анфас, а немножко сбоку. Может, это просто кто-то очень похожий на Петю и все.

Гоша пробыл у нас одиннадцать дней': Говорил, что все сложилось очень хорошо. Радовался тому, что удалось провернуть за эти дни все, что он наметил. Уехал на вокзал рано утром, и в доме сразу стало очень тихо. Конечно, привычные звуки остались, но как будто стали немного приглушеннее. Мне сделалось грустно. Есть такие люди, что создают вокруг себя атмосферу доброжелательности и уюта, вот Гоша из них. Побыл у нас всего ничего, а уехал – и дом осиротел.

Дети вовсю готовились к школе. А Петя… Петя зачастил на работу. Вернее, не зачастил, а… Он и так в офисе каждый день бывал, несмотря на свою занятость Гошиными делами, сейчас же стал пропадать там. Задерживаться вечерами. И вернулись ко мне мысли о его неверности. Раньше я бы подумала: мол, разумеется, за время его отсутствия накопилось множество дел, нужно все разгребать, потому он и торчит на фирме с раннего утра до позднего вечера. Но теперь-то я понимала, что этому вполне могло найтись совсем другое объяснение.

Я стала внимательнее всматриваться в него, когда он наконец-то появлялся после трудового дня дома. Петя был таким же, как всегда. Не пахнул чужими духами, не прятал глаза – в общем, ни на грамм не отличался от привычного мне Пети. Был только чуть более раздражительным. «Так не выглядят счастливые любовники», – подумала как-то я. И все-таки червячок сомнения грыз меня. Я поняла, что всегда теперь буду подозревать его, что мысль о неверности мужа теперь станет постоянной спутницей моей жизни. Неужели все-таки это правда? Неужели мне все-таки рано или поздно придется решать, что с этим делать?

Когда возвращаешься из отпуска, настроение всегда двойственное. С одной стороны, рвешься на работу, ногами перебираешь, как конь, застоявшийся в стойле, с другой – еще сто лет бы ее не видела. Да и не только работу. Всю жизнь свою в этом городе. Не то чтобы Новосибирск мне совсем не нравился – симпатичный город, большой, шумный, живущий бурной жизнью, в отличие от моего родного городишки. Мне не нравилась я сама в этом городе. Уже года два-три как. Раньше все было нормально. Может быть, пора двигать отсюда?

Что за мысль? Пришла сама по себе, неведомо откуда, никто ее не звал. Я не перелетная птица, которая каждый сезон перемещает куда-нибудь свое бренное тело. Но – почему бы и нет?

Однако это случилось со мной впервые. Прежде, когда возвращалась из своих поездок, я всегда стонала: «О боже, вот если бы жить там, откуда я вернулась!» Умом понимала: хорошо там, где нас нет, – но все равно мечтала немножко об иных городах, больших и малых. Но так чтобы сразу: «Не пора ли отсюда двигать?» – даже и в мыслях не было.

А что? Меня ничто здесь не держит. Работа? Классная, не спорю, но такую же работу я смогу найти где угодно. Квартира? Продам. Конечно, в Москве за эти же деньги такой роскоши не купишь, но это и естественно. Когда ты меняешь что-то в своей жизни, то вынужден идти на уступки. Стоп, стоп, я что, уже меняю что-то?

Мысли теснились в голове, стремительно сменяя одна другую. Они жили своей жизнью, причем жизнь эта регулировалась совсем не соображениями здравого смысла. В каждом человеке намешано всякого разного – и рационального, и эмоционального. Чего в нем больше – тем он и руководствуется, принимая решения. Во мне – как уже начинала я понимать – этих двух стихий было примерно поровну, и потому мне всегда приходилось очень туго. По любой мало-мальски серьезной жизненной проблеме стихии вступали в такой спор, что хотелось кричать в голос.

Вот сейчас эмоциональный человек проснулся явно быстрее. Потому что, если задуматься над идеей перемещения в другой город с точки зрения рационального, аргументов в пользу перемен найдется очень мало. Это же все поставить с ног на голову, тогда как в моей жизни все сейчас в полном равновесии!

Все, кроме душевного состояния. «Заткни его подальше, – посоветовал уже очухавшийся человек рациональный, – и живи как все». Не хочу, отчетливо поняла я. «Ну и дура!» – тут же среагировал рациональный. Эмоциональный же человек больше на первый план вообще не вылезал. Он ведь был на самом деле мудрее, чем его вечный оппонент. Он знал, что зерно сомнения посеяно, и это главное. Теперь я буду думать. По чуть-чуть. Иногда. То отмахиваясь от этой мысли, то беря ее в руки и внимательно рассматривая. И шансов, что она будет нравиться мне все больше и больше, немало. Если не произойдет чуда, которое навсегда привяжет меня к этому городу, то неизвестно, где окажусь я лет через пять.

В банк я входила смурная, нахмурившаяся, чем изрядно удивила охранника Гену.

– Алена? – Он таращил на меня голубые глаза и высоко задирал брови, показывая, как изумлен. – В чем дело? Плохо отдохнула?

– Почему это? – ответила я все так же хмуро. Он потыкал пальцем в сторону зеркала, висевшего рядом с лифтом:

– Посмотри на себя. Это не лицо человека, хорошо отдохнувшего.

Он был прав. Это выглядело нелогичным. И могло дать пищу банковским сплетницам, которых хлебом не корми, дай лишь порадоваться тому, что у кого-то не все благополучно. Особенно если этот «кто-то» ваш покорный слуга. Я расправила плечи, бросила мимолетный взгляд в зеркало, удостоверилась, что прическа и прикид в полном порядке, и двинулась к лестнице.

– Вот, – за моей спиной удовлетворенно молвил Гена, – совсем другое дело.

Я поднялась на второй этаж, прошла по пустому коридору и толкнула дверь в валютный отдел.

– О, привет! – воскликнула Анька и, бросив на стол помаду и зеркальце, подлетела ко мне.

– Привет, – ответила я, обмениваясь с ней поцелуями.

Терпеть не могу телесные контакты с представительницами своего пола, однако Аньке этого не объяснить. У нее просто латиноамериканские представления о величине личного пространства. Поцелуи, поглаживания, объятия – для нее это норма.

– Ну как? – громко вопросила она. Остальная «валютная» публика навострила уши.

– Не передать! – с чувством ответила я.

– Ну что, Париж все так же хорош? – с придыханием спросила Анька, побывавшая в позапрошлом году в этом самом Париже.

– Лучше, – в тон ей отметила я.

Мы с Анькой, как на сцене, стояли в центре кабинета и кривлялись. По-другому не скажешь. Надо же! За три недели я уже отвыкла от постоянной необходимости быть начеку и говорить совсем не то, что думаешь. Хотя, что касается Парижа, переборщить тут было сложно.

– По чаю? – предложила Анька.

– Можно, – согласилась я. – Вот только покажусь всем, что я уже здесь.

– Тогда через десять минут на кухне. – Анька вернулась за свой стол.

– Хорошо. – Я направилась к двери, спиной ощущая, как весь отдел провожает меня оценивающими взглядами.

Я почти слышала их мысли. «Туфли эти у нее уже были» – «Да, но юбочка-то новая и, похоже, оттуда…» – «А еще часики – не из дешевых» – «Она вообще одна туда ездила или со своим хахалем?» Я усмехнулась, вышла в коридор и прикрыла за собой дверь. «Коз-зявки!» – беззлобно подумала про себя. На валютчиц я не сердилась. Они хоть и любили помыть косточки всем вокруг, но делали это беззлобно, не то, что кредитный отдел, куда сейчас я как раз и направлялась.

– Алена, радость наша! – Начальник кредитного Римма Дмитриевна раскинула руки, как бы намереваясь обнять меня. – А мы уж по тебе соскучились!

– Да что вы? – Я изобразила смущение.

И понеслось. Ахи, охи, стоны, завистливые взгляды – в следующие пятнадцать минут меня накормили всем этим досыта. В кухню я влетела с чувством некоторой тошноты, будто на голодный желудок переела сладкого.