Изоляция – самое жестокое наказание. Я никогда не могла понять, почему меня считают "человеком второго сорта" только из-за того, что я родилась женщиной. Одна из моих сокурсниц в конце концов вынуждена была бросить университет, другая пережила нервный срыв. Я решила не сдаваться и из кожи вон лезла, чтобы учиться лучше всех, – ведь только так я могла одержать победу над этими шовинистами.

Мне казалось, что студенческие страдания позади, но тут появился Марино... А из-за маньяка я чувствовала себя особенно уязвимой – ведь я, женщина, постоянно подвергалась опасности, в то время как Марино и иже с ним могли спать спокойно. Причем сержант, кажется, уже все решил насчет Мэтта Петерсена. Да и насчет меня.

Прогулка оказалась приятной – солнце светило так ярко и так радостно играло на стеклах проносившихся автомобилей, будто подмигивало, что я несколько успокоилась. Двойные двери оставили открытыми, и свежий воздух свободно проникал в помещение универмага. В кафе, как я и предполагала, яблоку было негде упасть. Стоя в очереди за салатом, я рассматривала людей. В основном сюда приходили парами, и поэтому одинокие женщины (непременно в дорогих деловых костюмах) сразу бросались в глаза – они с серьезными, озабоченными лицами потягивали диетическую колу или без аппетита ели бутерброды с бездрожжевым хлебом.

Как знать – быть может, маньяк выбирает жертв именно в таких людных местах. Может, он тут работает на раздаче салатов, и четырех убитых женщин связывало только одно – кассовые чеки из кафе.

Только одна нестыковка – убитые женщины жили и работали в разных районах города. Значит, они делали покупки, обедали в ресторанах и оплачивали банковские счета где поближе. Ричмонд – большой город, и во всех четырех районах имеются собственные супермаркеты, рестораны и все остальное. Ясно, что человек, живущий на севере Ричмонда, не потащится за покупками на юг, и наоборот. Лично я выезжаю за пределы своего западного района исключительно на работу.

Женщина, которая приняла мой заказ на греческий салат, на мгновение задержала на мне взгляд, будто узнала. Наверняка видела меня в субботней газете, а может, по телевизору – местный канал имеет дурную привычку несколько раз в неделю прокручивать криминальную хронику. В любом случае мне стало не по себе.

Я всегда хотела затеряться в толпе, раствориться. Но по ряду причин этот номер у меня не проходил. Ведь в Штатах женщин-судмедэкспертов раз-два и обчелся, и репортеры не упускают ни единого случая снять меня для новостей. Вдобавок они не скупятся на эпитеты. Как только меня не называли в газетах – я и "заметная", и "блондинка", и "привлекательная". Мои предки с севера Италии – там сохранилась народность, родственная савоярам, швейцарцам и австрийцам, – люди со светлыми волосами и голубыми глазами.

Семья Скарпетта всегда боролась за чистоту крови – мои предки вступали в браки исключительно с жителями Северной Италии. Моя мама не может пережить, что у нее нет сыновей, потому что дочери, по ее глубокому и скорбному убеждению (многократно озвученному), являются генетическими тупиками. Дороти испортила благородную кровь Скарпетта, произведя на свет Люси (отец моей племянницы был мексиканец), а мне, в моем-то возрасте и с моим семейным положением (точнее, отсутствием такового), кажется, даже этот постыдный поступок совершить уже не грозит.

Практически ни один выходной, который я провожу с мамой, не обходится без ее слез: мама оплакивает несуществующих многочисленных внуков. "Подумать только, на нас прервется род Скарпетта! Стыд-то какой! А ведь у нас кровь, можно сказать, голубая! В нашем роду были архитекторы, художники, мы в родстве с самим Данте! Кей, Кей, как ты можешь быть такой безответственной перед своей семьей! О, почему Пресвятая Дева не дала мне сына!" – и так далее в том же духе.

Мама утверждает, что первые упоминания о Скарпетта появились в Вероне, городе Ромео и Джульетты, Данте, Пизано, Тициана, Беллини и Паоло Калиари, причем она уверена, что мы в родстве с этими выдающимися историческими личностями. Я пытаюсь ее урезонить, напоминая, что Беллини, Пизано и Тициан, хоть и оказали огромное влияние на веронскую школу живописи, родились в Венеции; Данте же родился во Флоренции, откуда был изгнан после того, как к власти пришли "черные" гвельфы, скитался по всей Италии и всего-навсего заехал в Верону по пути в Равенну. Я уж не говорю о Ромео и Джульетте. Наши прямые предки пахали землю и работали на железной дороге – два поколения назад они иммигрировали в США не от хорошей жизни.

Я поправила на плече ремешок белой сумочки и вышла из универмага. Как славно, как тепло было на улице! Приближалось время обеденного перерыва, и народ из офисов так и валил в рестораны и кафе. Я ждала, когда загорится зеленый свет, и вдруг что-то заставило меня обернуться. Из китайского ресторана выходили двое мужчин. Знакомый профиль, светлые, редкого оттенка, волосы – конечно, один из них был не кто иной, как Билл Больц, прокурор штата. Он небрежным жестом надевал солнечные очки, не прерывая беседы с Норманом Таннером, ответственным за общественную безопасность в Ричмонде. Больц на несколько секунд задержал на мне взгляд, но не ответил на мой приветственный жест. Может, не узнал? Больше я не стала махать. Через минуту Больц и Таннер растворились в толпе.

Зеленый все не загорался. Наконец у светофора проснулась совесть, и я смогла перейти на другую сторону улицы. Я поравнялась с магазином компьютеров и вспомнила о Люси. В магазине нашлось кое-что для нее интересное – не какая-нибудь "стрелялка", а учебное пособие по истории, с репродукциями, биографиями художников и музыкантов и с тестами. Вчера мы с Люси взяли напрокат катамаран и вдоволь наплавались по небольшому озеру в парке. Люси, подрулив к фонтану, устроила мне настоящий душ, я не осталась в долгу – в общем, мы обе основательно промокли. Потом мы купили булочек и стали кормить гусей, потом до посинения языков ели виноградное мороженое. В четверг утром Люси должна лететь обратно в Майами, и я не увижу девочку до самого Рождества – если, конечно, вообще увижу ее в этом году.

В пятнадцать минут второго я вошла в приемную главного офиса отдела судмедэкспертизы. Бентон Уэсли опередил меня – он уже читал "Уолл-стрит джорнэл", усевшись на кушетку.

– Надеюсь, у тебя в сумочке найдется бутылочка чего-нибудь эдакого, – оживился Уэсли при моем появлении. Он сложил газету и потянулся к своему портфелю.

– А как же. Специально для тебя припасла винный уксус.

– Не обращай внимания. Порой мне бывает так паршиво, что я воображаю, будто в кондиционере у нас вместо воды – чистейший джин.

– Такое воображение достойно лучшего применения.

– Видишь ли, это единственная из моих фантазий, которую я осмеливаюсь озвучить в присутствии дамы.

Уэсли служил в ФБР – отвечал за работу с подозреваемыми. Его кабинет располагался в другом здании, но там Уэсли практически не появлялся. Свободное от разъездов время он посвящал преподавательской деятельности – читал в Национальной академии в Квонтико курс по расследованию убийств и делал все, что мог, чтобы программа немедленного задержания особо опасных преступников не канула в Лету, едва вступив в силу. Одним из нововведений этой программы явилось создание региональных команд, которые должны были стать промежуточным звеном между главным прокурором и опытными детективами. Уэсли позвонили из полицейского управления Ричмонда после того, как была найдена вторая женщина с удавкой на шее. Марино же совмещал обязанности сержанта полиции и представителя региональной команды, то есть был партнером Уэсли.

– Я пришел пораньше, – оправдывался Бентон уже в коридоре, – потому что прямо от зубного. Но ты можешь есть в моем присутствии, меня это не смутит.

– Думаешь, мне кусок в горло полезет?

Уэсли ухмыльнулся.

– Извини. Я забыл, что ты не доктор Кэгни. Он, видишь ли, всегда держит на столе в анатомичке пакет сырных крекеров и прямо там устраивает перекус. Вот ему кусок в горло лезет в любой обстановке.