– Что тут смешного? – по своему обыкновению, возмущался Винго. – Что смешного в том, что человек погиб? Как можно острить на такие темы?!

Вскрытие черепной коробки показало, что смерть наступила не в результате удара по голове. Женщина умерла от множественных переломов костей таза. Удар по ягодицам был так силен, что на теле остался отпечаток решетки радиатора. Несчастную явно сбила не легковая машина, а грузовик, раз удар пришелся не по ногам, а по тазу.

– Эта женщина сохранила бумажку с предсказанием, потому что ей хотелось в него верить. Для нее предсказание было важно. Может, бедняжка и в бар пошла из-за него – искала человека, о котором мечтала много лет, человека, способного перевернуть всю ее жизнь. А это оказался пьяный водила, который свалил ее в кювет.

– Винго, – устало произнесла я, доставая фотоаппарат, – тебе не следует представлять все в таких душераздирающих подробностях.

– Они сами так и лезут в голову...

– Учись беречь от них свою голову.

Винго бросил в сторону Марино взгляд, исполненный боли. Сержант никогда не успокаивался, пока не доводил моего незадачливого ассистента. Коллеги-криминалисты тоже не уставали его дразнить. Они были слишком шумные для Винго, слишком грубые. Он не понимал черного юмора полицейских и санитаров морга, не любил смаковать подробности убийств. Он вообще был не от мира сего.

Высокий и узкокостный, Винго много внимания уделял своей прическе: коротко стриг черные волосы на висках, на макушке взбивал пышный кок, а на затылке оставлял жиденький кудрявый хвостик. Винго был женственно красив, а в несколько великоватой, но всегда очень модной одежде и туфлях из мягкой кожи (непременно сделанных в Европе) выглядел как фотомодель. Даже темно-синие халаты, которые Винго и покупал, и стирал сам, на нем казались стильными. Он со мной не заигрывал, не возмущался, когда я, женщина, говорила ему, что делать и чего не делать. Его, кажется, никогда не интересовало, что у меня под халатом, равно как и под деловым костюмом. Я настолько привыкла к Винго, что, если он случайно заглядывал в подсобку, когда я меняла жакет на халат, я совсем не стеснялась.

Думаю, если бы несколько месяцев назад, проводя с Винго собеседование, я поинтересовалась его наклонностями, у меня пропало бы желание принимать его на работу. Я всегда с большой неохотой признаю, что недолюбливаю геев.

Правда, с моей работой сложно относиться к ним лояльно. Чего только я не насмотрелась! Попадались трансвеститы с накладными грудями и подкладками на бедрах; "голубые", убивавшие своих любовников из ревности; любители мальчиков, рыскавшие в парках развлечений, – на них охотились люмпены-гомофобы. Были и заключенные с похабными татуировками и рассказами о том, как они насиловали в тюрьме все, что шевелится, и алчные сутенеры, "работавшие" в саунах и барах, которых не волновало, что одним носителем ВИЧ станет больше.

Впрочем, все это не имело отношения к симпатяге Винго.

– Сможете выключить? – Винго с остервенением мыл руки в окровавленных перчатках.

– Я закончу сама, – сказала я рассеянно, продолжая измерять огромное отверстие в груди.

По дороге к двери Винго собирал пузырьки с дезинфектором и грязные тряпки. Он включил плейер, отгородившись таким образом от окружающего мира.

Пятнадцать минут спустя Винго уже убирал в маленьком морозильнике, в котором мы на выходные оставляли образцы тканей, мазки и тому подобное. Краем глаза я видела, как Винго долго что-то рассматривал.

Он приблизился к моему столу. Наушники плейера Винго снял – они висели на нем, как ошейник. Лицо у моего ассистента было озадаченное, даже взволнованное. В руке он держал небольшой конверт – в таких мы хранили пробы, взятые с трупов.

– Смотрите, доктор Скарпетта, – произнес Винго, откашлявшись. – Я нашел это в морозильнике.

Он протянул мне конверт.

Пояснения были излишни.

У меня внутри все сжалось. Я бессильно уронила руку со скальпелем. На наклейке стояли номер дела, имя Лори Петерсен и дата вскрытия. Я точно помнила, что сдала эти материалы четыре дня назад.

– Это было в морозильнике?

Нет, тут явно какая-то ошибка.

– Да, в дальнем углу, на нижней полке, – ответил Винго и робко добавил: – На конверте нет ваших инициалов. Я хочу сказать, вы его не подписали.

Не может быть, чтобы не нашлось объяснения.

– Конечно, не подписала, – отрезала я. – У меня, Винго, был только один такой конверт.

Но уже когда я произносила эти слова, сомнения закрались в душу и охватили меня с быстротой лесного пожара. Я напрягла память.

Пробы с тела Лори Петерсен я хранила в морозильнике в течение выходных вместе с пробами, взятыми со всех остальных трупов, которые поступили в субботу. Я точно помнила, что взяла расписку в получении проб по ее делу из лаборатории, и было это в понедельник утром. Я сдала в лабораторию все, в том числе образцы мазков, взятые изо рта, заднего прохода и влагалища. Я не сомневалась, что у меня был только один такой конверт. Я никогда не отсылала образцы без конверта, но всегда аккуратно упаковывала их в пластиковый пакет: отдельно – тампоны с мазками, отдельно – в конвертах – волосы, отдельно – пробирки и все остальное.

– Понятия не имею, откуда это взялось, – произнесла я. Возможно, слишком жестко.

Винго в замешательстве переминался с ноги на ногу, избегая смотреть мне в глаза. Я знала, о чем он думает. Винго был не из тех, кто способен прямо сказать начальнику, что тот чрезмерно резок.

Мы с Винго все это время подвергались опасности. До сих пор нам удавалось ее избегать – даже когда Маргарет загрузила в компьютер программу, автоматически выдающую ярлыки.

Программа была следующая: перед тем как взяться за очередное дело, патологоанатом должен внести в компьютер информацию о "своем" покойнике. Тут же появлялись ярлыки на все случаи – для данных о группе крови, желчи, моче, содержимом желудка и повреждениях, заметных невооруженным глазом. Программа экономила массу времени и была удобна в использовании при условии, что патологоанатом не путал ярлыки и не забывал ставить на них свою фамилию.

Кое-что в этой программе меня сильно смущало. Дело в том, что несколько ярлыков неизбежно оставались незаполненными – ведь патологоанатом далеко не всегда берет все возможные образцы, особенно если в лаборатории работы невпроворот, а сотрудников не хватает. Зачем, спрашивается, отправлять на экспертизу образцы ногтей покойника, если это восьмидесятилетний старик, подкошенный инфарктом на собственной лужайке, которая так и осталась недостриженной?

Куда девать непонадобившиеся ярлыки? Не оставлять же их валяться на столе, где их всегда могут по ошибке приклеить не на ту пробирку. Патологоанатомы, как правило, просто рвали их на кусочки. Я всегда подшивала ярлыки к делу. Так проще было выяснить, какие анализы проводились, а какие нет и сколько пробирок с теми или иными образцами было отослано наверх.

Винго судорожно перебирал пакеты и водил пальцем по страницам журнала учета. Я почувствовала на себе взгляд Марино – сержант точно ждал, когда я отдам ему все пули из последнего трупа. Винго попятился, и Марино приблизился ко мне.

– К нам в тот день поступило шесть трупов, – напомнил Винго так, словно мы были с ним одни. – Это была суббота. Да, суббота, я уверен. На столе валялась куча ярлыков. Может, один из них...

– Не может, – отрезала я. – Не может, и точка. Я не оставляла чистых ярлыков по этому делу где попало. Они все у меня в папке, подшиты как положено...

– Черт, – подал голос Марино. Он с удивлением смотрел мне через плечо. – Это то, о чем я подумал?

Я поспешно сняла перчатки, взяла у Винго конверт и ногтем надорвала его. Внутри были четыре предметных стекла с мазками, но на них не имелось обычных отметок от руки, которые их идентифицируют. Стекла вообще не были маркированы, если не считать ярлыка на самой папке.

– Может, вы прикрепили ярлык, собираясь сделать запись, а потом передумали и забыли? – предположил Винго.