Паэн повернулся к Джоанне и привлек ее к себе. Она не сопротивлялась и даже положила голову ему на плечо, однако не свернулась рядом с ним уютным клубочком, как вошло у нее в привычку за те долгие осенние ночи, которые они провели вместе в крепости тамплиеров.

— Чтобы вам было теплее, — прошептал ей на ухо Паэн.

— Понимаю.

— Вы можете спать спокойно. Если бы те разбойники вздумали нагрянуть сюда, они бы уже это сделали. Я разбужу вас, как только услышу шаги на лестнице.

Она вздохнула и заворочалась на соломе. Очень скоро ею овладела дремота, и напряжение, которое заставляло их сторониться друг друга, исчезло. Она пристроила голову под его подбородком, а ее дивные волосы легли тяжелой массой ему на грудь. Когда же ее дыхание замедлилось и она погрузилась в глубокий сон, Паэн поднес ее волосы к лицу и уловил исходивший от них аромат весенних трав. Тогда он закрыл глаза, зная, что эту холодную ночь ему не забыть до конца своих дней.

Когда на следующее утро они покинули заброшенную башню и направились дальше к северу, Паэн мог бы чувствовать себя вполне довольным. Их лошади остались целыми и невредимыми под присмотром конюха, сбруя не была похищена ворами и даже вычищена по мере сил мальчиком с конюшни. Двое подозрительных типов, показавшихся ему при свете камина матерыми разбойниками, все еще крепко спали в общем зале, вытянув ноги перед присыпанной пеплом ямой с углем и распространяя вокруг себя сильный запах прокисшего эля. Тем не менее Паэн не выказывал никакой радости по поводу их удачи и как будто не обращал внимания на то, что день выдался на редкость погожим для этого времени года, а дорога оказалась куда суше, чем мог надеяться путешественник, пробирающийся к северу через необъятные вересковые пустоши.

После первой же мили пути Джоанна оставила все попытки заставить его разговориться. Лишь когда тропа сделалась совсем узкой и распалась на целую сеть маленьких тропинок, более подходящих для погонщиков овец, чем для лошадей, Паэн нарушил молчание. Повернувшись в седле, он окинул взглядом заросли вереска, протянувшиеся на многие мили, после чего указал ей на зазубренный силуэт старой башни, которую они покинули:

— Хорошо, что за нами никто не последовал. Похоже, выбираться отсюда нам придется долго, и я боюсь, как бы к ночи мы не заблудились в пути далеко от населенных мест. Уитби должен находиться где-то к северо-востоку отсюда, но ничего более определенного я сказать не могу.

Джоанна нахмурилась и подняла глаза на утреннее солнце.

— Судя по всему, мы находимся в нескольких милях к югу от Уитби, так как я не вижу здесь сколько-нибудь заметных троп. Эти места кажутся мне очень похожими на окрестности Гандейла, хотя он расположен еще дальше к северу, за рекой.

— Неужели здесь совсем нет дорог?

— Только груды камней, и то лишь на возвышенностях. Когда мы доберемся до реки, постараемся найти там тропу, которая идет вдоль берега на восток до самого порта.

— И это все? Судя по всему, ваш Уитби — просто большая деревня. И как только вашему дяде удалось разбогатеть в таком месте?

— Его отец, а мой дед стал хозяином корабля.

— “Рога Локи”? Джоанна кивнула.

— Как только у них появился собственный корабль, вместе с ним пришло и золото. Фермеры целыми повозками привозили овечью шерсть в Уитби, а судовладельцы потом продавали ее в заморские страны. Корабли приносят с собой богатство, Паэн.

Он нахмурился и отвернулся, глядя на бескрайнее море вереска, колыхавшегося под порывами ветра.

— Если мы будем ехать прямо на север, мы доберемся до реки?

Джоанна кивнула.

— Местность начинает казаться мне знакомой, хотя я никогда не заезжала настолько далеко к югу от Гандейла, чтобы наткнуться на развалины башни.

— И слава Богу, что вы этого не делали. Вряд ли такой прелестной девушке удалось бы пробраться невредимой мимо разбойников, которыми кишат здешние окрестности.

Они пришпорили лошадей и свернули на ту из тропинок, которая, как им показалось, уходила дальше других к северу.

— Кстати, о разбойниках, — продолжал Паэн. — Когда мы окажемся в виду Уитби, я вас покину и вы въедете в город одна.

"Кстати, о разбойниках…” Неужели он и впрямь смотрел на себя как на разбойника, лишь изредка играющего роль телохранителя? Джоанна вздохнула:

— Вам совершенно незачем…

— Раз там есть порт, то должны быть и харчевни. Я найду себе какое-нибудь пристанище поприличнее и заночую в нем. Если я вам понадоблюсь… — Голос его вдруг сделался сиплым, и он начал снова:

— Если вам понадобится моя помощь, я пробуду там всю ночь и весь день. Я отправлюсь в обратный путь не раньше вечера следующего дня.

— Вы не должны остаться без награды, Паэн. Поедемте со мной в дом моего дяди, и вы получите его признательность вместе с его золотом.

— Вы можете прислать его на постоялый двор. Будет меньше разговоров, если я уеду раньше, чем вы и ваш дядя объявите о вашем возвращении.

— Мой дядя — добрый, порядочный человек. Он наверняка захочет лично отблагодарить вас…

— Ваш дядя, порядочный или нет, сразу поймет, что между нами что-то есть.

— Между нами ничего нет — по крайней мере с тех пор, как…

— Неужели вы и впрямь полагаете, будто это можно остановить, как можно прервать песню или снять со стены гобелен?

— По-видимому, да, Паэн, поскольку вы упорно избегаете меня, притом уже не первый день.

Он осадил свою лошадь и ухватился за поводья кобылы Джоанны.

— И вы сами верите в свои слова? Вы думаете, будто я этого хочу? Мое влечение к вам не угасло и не угаснет, несмотря на то что мне уже никогда больше не придется к вам прикоснуться. — Паэн поднял глаза к небу, словно ждал оттуда помощи, и когда он снова обернулся к ней, его темные глаза потускнели от печали. — Ваш дядя сразу поймет, как сильно я вас хочу — хочу созерцать ваше чудесное тело, слышать звук вашего голоса, вдыхать аромат ваших волос…

Джоанна замерла в седле, опасаясь, что малейшее ее движение может положить конец речам Паэна, а вместе с ними и той нестерпимой боли, которую они ей причиняли. То, что он так и не решился ей сказать, лежа рядом с ней во мраке ночи, Паэн говорил сейчас, в слабом свете разгоравшегося утра, когда лишь отдаленное пение птиц нарушало безмолвие в промежутках между его словами.

— Мне нельзя к вам прикасаться, — продолжал он, — потому что иначе жажда обладать вами может пересилить доводы рассудка. Я люблю вас, Джоанна Мерко. Каждую ночь до конца моих дней я буду вспоминать о том, что было между нами, и одного этого воспоминания будет для меня достаточно, потому что ничего подобного в моей жизни больше не повторится.

Пение птиц внезапно прервалось, затем возобновилось уже на иной ноте, словно там, вдали, кто-то горько заплакал.

— Не исключено, что я бесплодна, — прошептала чуть слышно Джоанна.

— Вряд ли. Когда вы вернетесь домой и выйдете замуж за достойного человека, который обеспечит вам спокойную и безбедную жизнь, у вас появится ребенок. И тогда, оглядываясь назад и вспоминая ночи, которые мы провели вместе, вы не раз возблагодарите судьбу за то, что не произвели на свет темноволосого мальчугана с повадками воина.

— Мое будущее принадлежит мне одной, — отрезала она. — И не воображайте, будто вы лучше меня знаете, что мне нужно в жизни и где именно я смогу найти то, что ищу!

Несмотря на то что свет солнца падал теперь прямо на лицо Паэна, его черты ничем не выдавали печали, которой были полны его слова. Однако стоило ему услышать от Джоанны, что та отказывает ему в праве заботиться о ее будущем, как глаза Паэна вспыхнули с такой силой, какой она никогда не замечала в них прежде, даже в те последние безнадежные часы в Алете.

— Вы должны жить в мире, — сказал он. — Не забывайте, Джоанна, что я спас вам жизнь, когда вы могли ее потерять, и потому ради меня вы обязаны вернуться домой и жить там долго и счастливо.