Кожа на лбу сдвинулась туже, образовав подобие кривого восклицательного знака между густыми ржаво-красными бровями.

– Нет, – сказал он, покачав головой, – не помню.

И он не помнил. Я в этом уверен. Он даже не помнил Мортимера Л.Литлпо.

– Хорошо, – продолжал я, – а компанию «Америкэн электрик пауэр» вы помните?

– Конечно, как же не помнить? Я десять лет работал там юрисконсультом. – Он даже глазом не моргнул.

– А помните, как вы получили это место?

– Дай подумать… – начал он, и я видел, что он и вправду забыл, что он действительно роется в прошлом, пытаясь вспомнить. Затем, выпрямившись в кресле, он сказал: – Как же, конечно, помню. Через мистера Сатерфилда.

Но теперь он моргнул. Крючок вошел в губу, от меня это не ускользнуло.

Целую минуту я ждал, глядя на него, а он твердо смотрел мне в глаза, выпрямившись в кресле.

– Судья, – спросил я мягко, – вы не передумаете? Насчет Макмерфи?

– Я уже сказал.

Затем я услышал его дыхание, и больше всего на свете мне захотелось узнать, что творится в этой голове, почему он сидит так прямо, почему он смотрит мне в глаза, если крючок уже впился в мясо.

Я шагнул к своему креслу, нагнулся и поднял с пола конверт. Затем я подошел к его креслу и положил конверт к нему на колени.

Он смотрел на конверт, не дотрагиваясь до него. Потом поднял взгляд на меня, и в его твердых желтых немигающих глазах не было недоумения. Затем, не говоря ни слова, он открыл конверт и прочел бумаги. Свет был тусклый, но он не наклонялся над ними. Одну за одной он подносил бумаги к глазам. Он читал их очень медленно. Затем так же медленно опустил последнюю на колени.

– Литлпо, – произнес он задумчиво и умолк. – Ты знаешь, – сказал он с изумлением, – знаешь, я даже имени его не помнил. Клянусь тебе, даже имени не помнил.

Он снова умолк.

– Подумай только, как странно, – сказал он. – Я даже имени его не помнил.

– Да, странно, – отозвался я.

– И знаешь, – продолжал он с изумлением, – я неделями… иногда месяцами не вспоминал об… – он прикоснулся к бумагам своим стариковским пальцем, – …об этом.

И умолк, углубившись в себя.

Потом он сказал:

– Знаешь, иногда… и подолгу… мне кажется, будто этого не было. Или было, но не со мной. Может быть, с кем-нибудь другим, но не со мной. Потом я вспоминаю, и, когда я вспоминаю в первый раз, я говорю: нет, со мной это не могло случиться. – Он посмотрел мне в глаза. – Но видишь…

– Случилось, – сказал я.

– Да, – кивнул он, – но мне до сих пор не верится.

– И мне тоже, – сказал я.

– И на том спасибо, Джек, – проговорил он с кривой улыбкой.

– Думаю, вы догадываетесь, какой будет следующий ход, – сказал я.

– Догадываюсь. Твой наниматель попытается нажать на меня. Шантажировать меня.

– Нажать – более приятное слово, – заметил я.

– Меня больше не интересуют приятные слова. Ты долго живешь среди слов, но вдруг становишься старым – и остаются только вещи, а слова уже не играют роли.

Я пожал плечами.

– Это как вам угодно, – ответил я, – но суть вы уловили.

– Разве ты не знаешь – а нанимателю твоему следовало бы знать, раз он называет себя юристом, – что это вот, – он постучал по бумагам указательным пальцем, – ничего не стоит? В суде. Ведь это случилось двадцать пять лет назад. Да и свидетелей у вас никаких нет. Кроме этой женщины Литлпо. А она для вас бесполезна. Все умерли.

– Кроме вас, судья, – сказал я.

– В суде это не пройдет.

– Вы ведь не в суде живете. Вы не умерли и живете среди людей, а у людей сложилось о вас определенное мнение. Вы, судья, не тот человек, который позволит, чтобы о нем думали по-другому.

– Они не смеют так думать! – взорвался он. – Видит бог, не имеют права. Я жил честно, я выполнял свой долг. Я…

Я перевел взгляд с его лица на колени, где лежали бумаги. Он заметил это и тоже посмотрел вниз. Он запнулся и дотронулся пальцами до бумаг, словно желая убедиться в их реальности. Потом он медленно поднял голову.

– Ты прав, – сказал он. – Это я сделал.

– Да, – сказал я, – сделали.

– Старк знает?

Я пытался понять, что кроется за этим вопросом, но не мог.

– Нет, – ответил я. – Я сказал ему, что ничего не скажу, пока с вами не встречусь. Понимаете, мне надо было самому убедиться.

– У тебя деликатная душа, – сказал он. – Для шантажиста.

– Не будем обзывать друг друга. Скажу только, что вы сами защищаете шантажиста.

– Нет, Джек, – тихо сказал он, – я не защищаю Макмерфи. Может быть… – он запнулся, – …я себя защищаю.

– Тогда вы знаете, как это сделать. И я ничего не скажу Старку.

– Может быть, ты и так ничего не скажешь.

Он произнес это еще тише, и у меня мелькнула мысль, что он может схватиться за оружие – стол был рядом с ним – или броситься на меня. Может, он и старик, но с такими лучше не связываться.

Он, должно быть, угадал мою мысль – он покачал головой, улыбнулся и сказал:

– Не беспокойся. Тебе нечего бояться.

– Знаете что… – сердито начал я.

– Я тебя не трону, – сказал он. И задумчиво добавил: – Но я мог бы тебя удержать.

– Удержав Макмерфи, – сказал я.

– Гораздо проще.

– Как?

– Гораздо проще, – повторил он.

– Как?

– Я мог бы просто… – начал он, – я просто мог бы сказать тебе… мог бы сказать тебе одну вещь… – Он замолчал, потом неожиданно поднялся, уронив бумаги на пол. – Но не скажу, – весело закончил он и улыбнулся мне в лицо.

– Чего не скажете?

– Да чепуха, – сказал он с улыбкой и весело взмахнул рукой, словно отмахиваясь от скучной темы.

Я стоял в нерешительности. Получалось что-то несуразное. Не полагалось ему быть таким веселым и уверенным – с обличительными документами у ног. И на тебе.

Я присел, чтобы собрать бумаги, а он наблюдал за мной сверху.

– Судья, – сказал я, – я приду завтра. Вы подумайте и завтра решите окончательно.

– Да ведь все решено.

– Вы…

– Нет, Джек.

Я направился к двери в прихожую.

– Завтра приду, – сказал я.

– Конечно, конечно. Ты приходи. Но я решил.

Не попрощавшись, я вышел. Когда я открывал наружную дверь, он меня окликнул. Я обернулся и сделал несколько шагов назад. Он стоял в прихожей.

– Я вот что хотел тебе сказать, – начал он. – Из этих интересных документов я узнал кое-что для себя новое. Оказывается, мой старый друг губернатор Стентон поступился своей честью, чтобы защитить меня. Не знаю даже, радоваться мне или огорчаться. Радоваться его привязанности ко мне или огорчаться, что она стоила ему таких жертв. Он ведь мне ничего не сказал. Это было верхом благородства. Правда? Ни единым словом не обмолвился.

Я пробормотал, что да, наверно, он прав.

– Я просто хочу, чтобы ты знал это о губернаторе. В его ошибке повинна его добродетель. Любовь к другу.

Я ничего не ответил.

– Я хочу, чтобы ты знал это о губернаторе, – сказал он.

– Ладно, – ответил я и, чувствуя спиной взгляд его желтых глаз и спокойную улыбку, вышел на яркий свет.

Пекло было адское, когда я возвращался по набережной домой. Я раздумывал, пойти ли мне выкупаться или поехать в город и сказать Хозяину, что судья Ирвин не уступает. Я решил, что могу подождать до завтра. Вдруг судья Ирвин передумает – а выкупаться можно и вечером. Даже для купанья было чересчур жарко. Приду домой, приму душ и полежу, пока не станет прохладнее, а тогда выкупаюсь.

Я принял душ, лег и уснул.

Я проснулся и вскочил. Сна как не бывало. Звук, разбудивший меня, все еще звенел в ушах. Я сообразил, что это был крик. И тут он раздался снова. Серебряный тонкий крик.

Я спрыгнул с кровати, бросился к двери, вспомнил, что я голый, схватил халат и выбежал. Из комнаты матери донесся шум, звуки, похожие на стоны. Дверь была открыта, и я кинулся туда.

Она сидела на краю постели в халате, стиснув белый телефон, смотрела на меня дикими, расширенными глазами и стонала монотонно, с правильными промежутками. Я подошел к ней. Она уронила телефон на пол и закричала, показывая на меня пальцем: