А дача губернатора оказалась каменным особняком явно довоенной постройки, принадлежавшим тогда какому-нибудь министру или автору бессмертных эпопей о трудовом народе. Участок был огромный, с соснами, орешником и жасмином, в меру заросший, в меру солнечный, масса цветов, дорожки, посыпанные желтым песком, чуть в сторону от дома за фантастическим буйством тропической зелени посверкивало зеркало пруда или, может быть, бассейна, а перед парадным крыльцом нагло бил мощной струей настоящий фонтан. Город давно забыло таком изобилии жидкости, и в какой-то момент Виктор почувствовал себя героем Сент-Экзюпери – бедуином (или мавром, но это, кажется, одно и то же), доставленным из Сахары во Францию, который, простояв уже добрый час у водопада в Альпах, отказывается уходить, пока не кончится эта вода.

"Бедуином, – повторил он невольно. – Почувствовать себя бедуином". Да, в этом городе такие слова звучали совершенно особенно.

– Селена, – спросил он уже на ступеньках перед входом, – за что вы так не любите бедуинов?

– А вот об этом я и хотела поговорить, – охотно откликнулась Селена.

– Проходи, пожалуйста.

– Папа дома? – осторожно поинтересовался Виктор на всякий случай.

– Папа живет не здесь. В пяти километрах к юго-востоку у них с мамой свой новый дом, а это – моя дача. Мы будем здесь совершенно одни, – добавила она заговорщицким тоном. – И никто-никто не помешает мне рассказать, за что я так не люблю бедуинов.