Но разговор начался совсем с другого.

Ослепительно белая комната на втором этаже была словно вырубленная во льду пещера. Удивительный материал пушистых мягких кресел походил на январский рассыпчатый снег, кондиционер накачивал в помещение студеный воздух с отчетливым запахом моря, фрукты, вынутые из холодильника, покрылись бусинками росы, а пенистый «дайкири» цвета карибского прибоя ничем не уступал приготовленному Тэдди. И звучала тихая ненавязчивая музыка, будившая сладковато-грустные воспоминания о юности, мечты о далеких странах и о несбыточном. Захотелось выпить просто джину. Можно даже неохлажденного. Но они договорились пить только «дайкири». И он потягивал через соломинку зеленоватый коктейль, курил и смотрел на Селену. Селена была красива. Волшебно красива.

– Ты не куришь? – спросил он. – У меня настоящие, американские.

– Нет, я никакие не курю. Я же все-таки спортсменка. Надо поддерживать форму.

– А как же "дайкири"?

– Это другое дело. Алкоголь при достаточно интенсивных тренировках полностью выводится из организма, если, конечно, пить не каждый день. Никотин – нет. Он накапливается, как все самые гнусные яды. А к тому же необратимое загрязнение легких смолами, не говоря уже о канцерогенах.

Виктор, несколько растерявшийся от этой неожиданной санпросветагитации, чуть было не загасил сигарету, но потом решил, что это будет дешевое позерство, и предпочел отделаться банальной и уже давно несмешной шуткой:

– Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет.

– Я больше люблю другое высказывание по поводу вредных привычек: "Жить вообще вредно. От этого умирают".

– Ну, это уже философия…

Они помолчали, смакуя коктейль и ощущение мягкой прохлады.

– Вот что, Виктор, мне говорили, то есть я знаю, что вы – известный писатель.

Она сделала паузу, споткнувшись об это "вы".

– Прости, я иногда еще буду сбиваться на такое обращение. И потом, по-моему, в этом контексте лучше звучит "вы".

– Сейчас нет известных писателей, – возразил Виктор. – Есть получившие признание раньше, и есть те, которых читают сегодня. Я не отношусь ни к первым, ни ко вторым. Правда, в прежние годы меня считали модным романистом.

– Ну, это вы скромничаете, – улыбнулась Селена. – Вы все-таки были по-настоящему известным, у вас было признание, вас и сегодня многие помнят, и в некоторых кругах ваше имя, я думаю, будет звучать достаточно сильно.

– В некоторых кругах, – подхватил Виктор, – точнее в некоторых ведомствах, мое имя действительно до сих пор действует как красная тряпка на отдельные виды животных. Вот только меня это совсем не радует. Да, было время, было, когда мы, сами того не осознавая, писали для них , не для читателей, а именно для них , заранее представляя себе и смакуя такую картину: вот цензор прочел мою фразу, вот рожа его перекосилась, вот сжался кулак… Теперь нет цензоров. Теперь они борются с нами по-другому. Экономически. И вот одна половина пишущей братии искренне и благородно творит по заявкам трудящихся увлекательную чушь, за которую трудящиеся охотно платят свои честно заработанные деньга, а другая – безумцы вроде меня – сочиняет ни для кого, зато нечто очень умное, но денег за это, разумеется, никто не платит. Я не утомил тебя, девочка, столь долгим пассажем?

– Ты считаешь меня ребенком? – резко спросила она.

– Господь с тобой, Селена! Во-первых, ты мне нравишься…

Он помолчал, прислушиваясь к участившимся ударам сердца, и добавил:

– Как женщина. А во-вторых, я не считаю для себя возможным учить тебя жизни, объяснять, что такое хорошо и что такое плохо. Я в этом и сам порядком запутался, а к тому же чувствую: вы живете по каким-то своим, совсем новым законам. И скорее мне хочется просто понять их, может быть, даже чему-то поучиться. Упаси меня Бог навязывать молодым свою мораль! Так что отношения "ребенок – взрослый" между нами полностью исключены.

– Ну слава Богу, – сказала Селена, расслабляясь. – Мне еще нет двадцати, мне только будет двадцать. Но я командовала взводом спецназа и лично убила трех моджахедов, у меня орден Доблести второй степени, два легких ранения, знание четырех языков – на уровне общения, конечно, и… Впрочем, я сейчас не об этом. Я хочу, чтобы ты написал про нас и про моджа… то есть про бедуинов. Я, правда, боюсь, что ты не поймешь зачем, но я очень хочу, чтобы ты написал.

– Что написал? – не понял Банев. – Книгу?

– Да нет, – задумалась Селена, – наверное, не книгу. Ты же сам говоришь, что умные книги теперь никто не читает.

– Ну почему никто, случается, читают некоторые. Вот Голем, например, читает. Или этот, Антон, всего лишь капитан, а интересовался моим романом.

– При чем здесь Антон? – вздрогнула Селена. – Не сбивайте меня, пожалуйста. Я хочу, чтобы вы… чтобы ты написал большую статью в центральную газету, потом, возможно, выступил на телевидении, я хочу, чтобы вся страна, весь мир узнали, что у нас здесь творится. Банев – это все-таки имя. Люди будут читать, будут слушать…

– Стоп, стоп, стоп! – прервал ее Виктор. – Во-первых, спасибо за высокую оценку. Во-вторых, налей мне еще «дайкири». Видишь, я сижу с пустым бокалом. В-третьих, я действительно плохо разбираюсь в том, что у вас здесь творится . И, наконец, как я понял, меня ангажируют. А это очень серьезно, девочка. Я ведь должен понять прежде всего, кто, зачем и сколько будут платить. Писатели – ужасные циники, девочка. Главный заказчик кто, папа?

– При чем тут папа?! – вспыхнула Селена. – Ты действительно ничего, ничего не понимаешь.

Она вскочила, выпила залпом остаток «дайкири» и, впившись зубами в персик, принялась ходить по комнате.

– Папа – замечательный человек. У него много денег и большие связи. Но здесь, в городе, да и во всем округе, он не имеет реальной власти.

– Понятно, – сказал Виктор, – реальная власть принадлежит Особой гвардии президента.

– Принадлежала, – поправила Селена, – пока она была Федеральным Бюро и не развалилась на восемь различных спецслужб. А теперь реальная власть в руках у бедуинов.

– У кого?! – Виктор чуть не выронил пустой стакан. – Нет, вот теперь ты точно должна мне сделать новую порцию, иначе я просто сойду с ума.