В одно утро посланец, передав по назначению официальную записку в бельэтаже, явился вниз к молодой женщине и передал ей запечатанное письмо. Вскрывши конверт, она нашла множество исписанных листов и визитную карточку, на которой Майнау объяснил, что эти листки были началом рукописи, которою он занимается поздними вечерами для отдохновения от дневных трудов, и посылает это начало на ее рассмотрение.

Со смешанным чувством радостного изумления и робкого смущения подержала она с минуту в нерешимости присланные ей листки. Эти новые, ею самой вызванные отношения к человеку, которого она скоро собиралась навсегда покинуть, озадачили ее. Но потом она села за стол и написала несколько строк, где между прочим сообщила, что теперь она постоянно проводит с Лео послеобеденное время в доме лесничего и там, в лесной тишине, будет читать его рукописи.

Хотя она сама сказала ему, что у него должен быть писательский талант, но, когда она углубилась в эти «письма к Юлиане из Норвегии», у нее захватило дыхание от изумления. Эти живые изложения лились, казалось, из-под пера неудержимым потоком. Разнообразные картины могучей северной природы как бы действием волшебства олицетворялись в ее воображении во всем своем диком величии. Молодая женщина забыла, кто писал эти строки: капризный светский лев с вечною насмешкой на устах и притворною небрежностью во всех своих движениях совершенно исчезал, уступая место одинокому человеку, серьезно смотревшему на суету жизни. Вся ветошь придворных этикетов была сброшена со смелого охотника, который с лихорадочным волнением в крови то неутомимо преследует медведей в дремучих лесах, то бороздит бесконечные снеговые пустыни, чтобы потом по целым неделям отдыхать в разбросанных по горам хижинах, увлеченный близкой его старогерманской природе дикою простотою горцев, чистотою их нравов, целомудрием их женщин. Читая эти меткие характеристические очерки, Лиана устыдилась высказанного в письме к Ульрике строгого упрека, что он, путешествуя, поверхностно схватывает все блестящее и особенно выдающееся.

Сидя перед лесным домиком, который Лиана будто теперь только открыла, читала она вчера путевые записки Майнау; сегодня они опять были в ее руках… Дом лесничего не походил на кокетливые швейцарские домики современного характера, которые часто красуются на опушке леса. Это было старинное здание с кривыми стенами и покосившимися окнами, с белыми филейными занавесками, которые, точно сознавая, что не место им здесь висеть, застенчиво выглядывали только узенькой полоской. Старый ветеран не потерял ни одного карниза, да и хорошо сохранившаяся соломенная крыша круто поднималась вверх и была снабжена такой колоссальной дымовой трубой, что невольно являлось подозрение — не готовилось ли тут ежедневно продовольствие на целый полк солдат? Широкая дорожка прорезывала небольшой цветник, окаймленный низким заборчиком, и вела к входной двери, гостеприимно отворенной, откуда виднелся усыпанный песком пол сеней. В одном из углов цветника, под тенью раскидистой груши, стояла деревянная скамейка, кругом ее в изобилии вился хмель, простирая ветки на ее спинку и обвиваясь вокруг ствола груши.

Тут-то и сидела молодая женщина перед столом, покрытым пестрою скатертью. Конечно, тут странно было бы искать живописных видов, так как домик стоял в самой чаще; разве только из слухового окна или с голубятни можно было видеть возвышавшиеся вдали крыши Шенвертского замка. В маленьком цветнике росли вербены и георгины, а у двери стояло даже прекрасное олеандровое дерево в кадочке, но шагах в десяти от дома уже пестрели среди лесной чащи синие колокольчики, крупные белые ландыши и мелькало бесчисленное множество грибов…

Здесь молодая женщина, предоставленная самой себе, отдыхала душой. Никто не беспокоил ее. Лесничиха держала себя на почтительном расстоянии и больше хлопотала по хозяйству; ее муж со своими помощниками и с собаками находился большею частью в отлучке, так что в этом домике под соломенною крышей и вокруг него царствовало полное безмолвие, только изредка нарушаемое полетом голубей и мычаньем коров в стойле.

Благодаря простоте ее светлого летнего платья, Лиану легко можно было принять за дочь лесничего: такой милой и девственно чистой казалась она, сидя под тенью развесистого дерева. Круглая соломенная шляпка ее лежала около нее на скамейке, на другом конце которой бесцеремонно растянулась большая пестрая кошка лесничего; на столе блестел медный кофейник; тут же лежал круглый ситный хлеб, стояла тарелочка с маслом и жестяная лакированная корзинка, наполненная только что сбитыми с дерева желтыми грушами.

Но в эту минуту об аппетитной закуске никто не думал. Лео принес запоздалый цветок земляники и с помощью мамы приготовлял его для гербария. Голова матери с блестящими золотистыми косами низко наклонилась к темной курчавой головке малютки, на щеках обоих играл румянец молодости, а сердца их бились сильнее от лесного приволья.

— Папа! — закричал вдруг Лео и с распростертыми объятиями побежал ему навстречу.

Майнау, в темной летней паре, с тростью в руке действительно шел быстрыми шагами по узкой извилистой тропинке из чащи леса. Лиана встала и пошла ему навстречу в то время, как он, подняв Лео высоко вверх, с поцелуем опустил его на землю.

— Из глубины леса, Майнау?.. И пешком? — спросила она с удивлением.

— Меня утомил стук колес по шоссе — я ехал в экипаже и оставил его у шоссейного дома.

— Но оттуда до домика лесничего будет добрый час ходьбы…

Он, улыбаясь, пожал плечами.

— Чего не сделаешь, когда так долго не видишься со своим мальчиком!.. Из твоего письма я знал, что в эту пору я найду Шенверт пустым! — Проговорив это, Майнау подошел к столу. — Как это все заманчиво красуется! — сказал он и опустился на скамью, осторожно отодвинув немного кошку: она ведь была тут у себя дома.

Лиана на минуту скрылась в доме лесничего и тотчас же возвратилась с кипятком. В миг запылал под кофейником огонь, заклубился пар, и ароматный запах кофе смешался с пряным запахом леса… Лиана нарезала хлеба, намазала ломти маслом и все это делала так весело и ловко, как будто была в самом деле дочерью лесника за своей обычной повседневной деятельностью.

— Нет, мой милый мальчик, это место принадлежит маме, — сказал Майнау, отстранив почти с сердцем Лео, хотевшего влезть на скамью, и пригласил знаком Лиану, наливавшую в это время чашку кофе, сесть возле себя.

Она колебалась. Он ведь мог бы прогнать кошку, так как на том конце скамейки оставалось много места, но он этого не сделал.

В эту минуту явилась лесничиха с соломенным стулом и тем положила конец ее неловкому положению. Она посадила на скамейку Лео, а сама, вздохнув свободнее, села на стул… Майнау бросил шляпу на траву и провел обеими руками по своим великолепным темным курчавым волосам; в мрачной улыбке, которою он приветствовал услужливую лесничиху, не было и тени благодарности.

— Теперь я видела собственными глазами, что это за несчастное супружество, — сказала лесничиха своей старой служанке, войдя в комнату, — Погляди-ка туда! Им даже и сесть-то рядом не хочется. А уж что за лицо у него было, когда милая, добрая баронесса подала ему своими прелестными руками чашку кофе, как будто она угощала его уксусом!.. Ему бы надо такую жену, как покойная баронесса, — вот та была ему пара… Да, поди угоди на нынешних мужчин!

Тень неудовольствия уже сошла с лица Майнау. Он прислонился к стенке скамейки так, что ветки хмеля, спускаясь над его головой, освежали ему лоб; глаза его медленно переходили с шелестевших вершин деревьев на видневшийся сбоку угол их дома и наконец остановились на накрытом столике с приготовленным кофе.

— Мы, кажется, разыгрываем роль из «Векфильдского священника», — сказал он, улыбаясь. — До сих пор я, право, не знал, что у нас есть такой поэтический уголок. Лесничий усердно хлопочет о том, чтобы снять соломенную крышу, но я оставлю ее. — Он с видимым наслаждением поднес чашку к губам. — Найти такой «столик-накройся» среди чащи леса после езды по пыльному шоссе и после часовой ходьбы…