На этот раз молчание затянулось. Шумский, опёршись локтями о колени, спрятал лицо в ладони, я же переключил своё внимание на парочку, занявшую лавочку напротив нас по другую сторона бюста поэта. Лет по семнадцать-восемнадцать ребятишкам. Вот ведь, голубки, щебечут о чём-то своём, мило улыбаются, глазки горят любовью… Эх, молодость!
— Так вот, значит.
Владимир Борисович смотрел прямо перед собой, на того же мальчугана на велике. По его виду я понял, что принято какое-то решение. Может быть, он и не уверен в моём прогнозе относительно Афганистана, однако внешне Шумский походил на человека, знавшего, что он будет делать, во всяком случае, в ближайшее время.
— Так вот, значит, — повторил он и повернулся ко мне. — А всё, что вы мне сказали, записано на бумажке?
Он похлопал себя по груди, где во внутреннем кармане лежала моя «докладная записка». Я кивнул, он тоже кивнул.
— Понятно… Что ж, я принял к сведению, будет о чём поразмыслить на досуге. А вы, Арсений Ильич, о своих видениях, как мы и договаривались — никому. Ни единой живой душе.
На том и расстались. Вечер и весь следующий день пришлось коротать в одиночестве — Маринка умотала с однокурсниками на выходные в агитпоход по Бессоновскому и Городищенскому районам. Была мысль махнуть в больницу, но вместо этого субботним вечером пошёл на футбол, поболеть за «Гранит», выступающий во II лиге. В этой новой жизни на футбол ещё ни разу не ходил, решил восполнить пробел. Накричался от души вместе с полутора тысячами болельщиков, пришедших поддержать свою команду на стадион велозавода, даже малость осип. В итоге игра с «Металлургом» из Выксы завершилась со счётом 1:1.
Омрачила матч травма, полученная пензенским нападающим Александром Комиссаровым незадолго до финального свистка. Будущий многолетний тренер «Зенита», как будет называться команда с 1991 года, покинул поле при помощи товарищей и врача команды, прыгая на одной ноге.
— Ах ты ж чёрт, сломали Сашку, — в сердцах воскликнул седой болельщик рядом со мной.
— Хорошо, если не «кресты», а то полгода лечиться будет, — добавил другой.
Закончилось всё тем, что я заглянул в раздевалку «Гранита», и сказал, что в понедельник — а к тому времени рентген уже наверняка сделают — жду Комиссарова у себя в кабинете иглорефлексотерапии.
— Риска никакого, — пояснил я футболисту, врачу и главному тренеру, собравшимся здесь же. — А шансы на быстрое восстановление в случае серьёзной травмы возрастают многократно.
В понедельник Комиссарова привезли ко мне. Худшие предположения подтвердились — разрыв крестообразных связок колена. Одна из самых страшных травм у футболистов, хуже только перелом, да и то не всегда.
Почти тридцать минут ушло на восстановление связок, такой вот получился затянувшийся сеанс иглоукалывания. Как следствие — игрок здоров, хоть сейчас на поле, а я остаток дня боролся со сном и слабостью. На такие случаи у меня под рукой теперь всегда была плитка шоколада, который частично восполнял затраченную на исцеление энергию. Но ещё лучше полноценный обед, после которого слабость почти ушла, оставив только желание как следует выспаться.
— Что это вы, Арсений Ильич, какой-то странный? — язвительно поинтересовался Романовский, встретив меня в больничном коридоре. — С утра на планёрке вроде бы свежее выглядели.
— Отдаюсь своему делу с полной самоотдачей, не жалея себя, — съязвил в ответ я.
Романовский слегка набычился:
— То есть вы хотите сказать, что остальные делают свою работу спустя рукава?
— Ничего такого я не говорил, Андрей Сергеевич, это уж вы сами себе что-то придумываете. Извините, у меня сейчас очередной сеанс иглорефлексотерапии, должен Остапенко прийти со своим нейрофиброматозом. Спасать надо человека.
— Ну-ну, идите, спасайте… спаситель.
В этот день помимо прочего меня одолевали мысли о грядущей Перестройке, которую всего через семь лет устроят Меченый и его камарилья. Главным в этой своре я считал Александра Яковлева, которому как следует «промыли» мозги во время стажировки в Колумбийском университете в США. Вот бы поработать с этим «прорабом Перестройки», уж я бы придумал, что в его организме следует «поправить» так, чтобы он стал под себя ходить и думать забыл о политике. Вот совершенно не было бы жаль эту мразь. Однако добраться до него не было абсолютно никакой возможности, потому как в настоящий момент Яковлев исполняет обязанности посла СССР в Канаде. Укатил туда в 73-м, вернётся в 83-м, и примется за работу, засучив рукава. Наворотит такого, что долго ещё потомкам аукаться будет.
Можно взяться за тех, кто помоложе. Чубайс, например, вполне заслуживает, чтобы с ним поработать. И добраться до него не в пример легче, сейчас «рыжий лис», если память не изменяет, трудится в Ленинградском инженерно-экономического институте, который до этого закончил, инженером. А затем станет доцентом. В этом году вступит в партию (а может уже и вступил), чтобы в 1990-м её покинуть. В следующем году совместно с сотрудниками ЛИЭИ Геннадием Глазковым и Юрием Ярмагаевым организует кружок экономистов-рыночников. В начале 80-х сблизятся с таким же московским кружком под предводительством Егора Гайдара. Вот бы всю эту свору за раз оприходовать!
Хм, даже не предполагал, что во мне может быть столько злости. А если серьёзно, то все эти будущие младореформаторы сейчас вполне доступны, за ними не ходит толпами охрана, как за членами ЦК Политбюро. Другой вопрос, как мне их выслеживать, если я вдруг всерьёз задумаю взяться за это дело?
В тот же Питер по идее можно махнуть на выходные, а лучше в отпуск, на недельку. И не спеша подловить рыжего, а до кучи можно и ещё кого-нибудь, если будет время на восстановление. Так же и в Москве с Гайдаром можно провернуть — щекастый хрыч вроде бы в этом году заканчивает экономический факультет МГУ и поступает в аспирантуру.
Лишь бы у станка не стоять, экономисты хреновы. Уж у станка от них было бы больше пользы. А с другой стороны, мужики-то при всей их суЧности головастые, их бы энергию — да в нужное русло. Только, боюсь, в это русло они уже не захотят, а если заставить насильно — начнут вредить. Лучше сразу на лесоповал, там хоть реальную пользу приносить будут.
Кстати, отпуск у меня по графику уже скоро, с 8-го мая, продолжительностью 21 день. Вот за это время можно рискнуть и порешать дела с младореформаторами. Пока же
мне пришлось разбираться с очередным корреспондентом. На этот раз аж из самой «Комсомольской правды».
Мы с коллегами чаёвничали в ординаторской, когда вдруг дверь открылась, и нашим взорам предстал Романовский.
— Коренев, со мной к Ардакову, — бросил он мне.
— А по какому поводу? — задал я вполне резонный вопрос.
Завотделением поморщился:
— Там всё на месте узнаете.
Странно… Ну, делать нечего, надо идти, подумал я, ощущая на себе сочувствующие взгляды товарищей по работе.
В кабинете Ардакова помимо него присутствовала незнакомая молодая женщина примерно моего возраста. Невысокая, очень даже симпатичная, а мой взгляд непроизвольно задержался двух аппетитных дыньках, выпиравшими из-под блузки. Даже, я бы сказал, дынями, потому что это был, как минимум, четвёртый, а то и пятый размер.
— А вот и наше молодое дарование, Арсений Ильич Коренев, — представил меня женщине Герман Иванович.
— Филатова Нина Васильевна, корреспондент «Комсомольской правды», — протянула мне узкую ладонь грудастая симпатяшка.
У меня на какой-то миг возникло желание её поцеловать. Ладонь, в смысле, хотя и саму эту Нину я бы не отказался… И не только поцеловать. Но я ограничился всего лишь осторожным рукопожатием.
— Очень приятно! Я так понимаю, вас прислали написать о моей методике иглоукалывания?
— И об этом в том числе. Но изначально целью поездки было разобраться вот с этим письмом.
Она кивнула на стол, где перед Ардаковым лежала пара вырванных из центра ученической тетради по математике листов, исписанных убористым, но странным почерком. Буквы имели наклон не вправо, а влево, словно писал левша, и почерк был каким-то корявым.
