— В ресторан? — на автомате спросил я, даже не задумываясь о том, что и нас (меня как минимум) могли бы пригласить.

— Нет, на этот раз собираемся у Ники Щербаковой[4]… Ах, ты же не знаешь, кто это! Ника — это суперженщина, у неё собирается вся богема. Вот и мы с Аллой сегодня пригашены, а также режиссёр фильма… Ну а вы, наверное, ещё успеете на вечерний поезд.

— Я Ингу посажу на «Суру», а сам останусь. Завтра мне нужно быть в Калинине, там стартует первенство РСФСР по боксу.

— А ночевать где собираешься?

— Да вот думаю, то ли в какой привокзальной гостинице переночевать, то ли… То ли в подъезде каком-нибудь у батареи.

— Да ну, совсем уж что ли… Самый известный подросток Советского Союза будет в подъезде у батареи ночевать? Саш, а может, он в моей квартире переночует? — спросила мужа Пугачёва. — А мы у тебя денёк поживём. Тем более там давно надо прибраться, привести жилище в божеский вид.

— Ага, завтра нам как раз будет до уборки, — хмыкнул Стефанович. — Нет, я в общем-то не против. Можешь хоть сейчас ключи ему дать. Проводит Ингу и пусть въезжает. Ты как, Максим, не против такого варианта?

— Ещё бы я был против! Спасибо вам!

— Ну и отлично… А то может, захватим его к Нике, пусть посмотрит на современную богему? — повернулся Александр Борисович к Алле.

— А не рано ему? Хотя… Поедешь с нами?

— Да ну так-то можно, — пожал я плечами. — Но только мне Ингу всё равно нужно на поезд посадить.

— Так в чём проблема, посадишь — и приедешь на тусовку. Там всё как раз будет в разгаре, уверен, многим будет интересно с тобой познакомиться. Да и ты обзаведёшься новыми связями.

В итоге я отвёз Ингу на Казанский, а она настояла на том, чтоб забрать у меня гитару, мол, нечего таскаться с такой тяжестью, и пообещала занести её к нам домой. Если, конечно, дома кто-то будет, иначе придётся тащить её уже к себе домой.

— Отец должен быть, — сказал я, напрягши извилины, — он из поездки как раз сегодня должен был вернуться. Слушай, а я сейчас с межгорода домой позвоню, пусть он на вокзал утром придёт и встретит тебя. Так что и таскать эту бандуру тебе не придётся.

Батя без вопросов согласился встретить Ингу с поезда, а маме, которой я попросил передать трубку, в двух словах рассказал о премьере, не забыв упомянуть, что и нас с ней показали.

— А ты, как утром будешь на работу собираться, проследи, чтобы отец не проспал, — предупредил я её.

После чего с чувством выполненного долга и сумкой, где вместе с экипировкой находился и диктофон-магнитофон (задним числом подумал, что надо было его Инге тоже отдать), отправился по адресу, который мне продиктовал Стефанович — дом на Садовом кольце рядом с Малой Бронной. Добрался уже к девяти вечера. Прежде чем нажать кнопку звонка, прислушался к доносящимся из-за двери голосам и неожиданно раздавшему взрыву смеха. Наконец решился, но, похоже, звонок не услышали. Позвонил снова, на этот раз дверь распахнулась, и моему взору предстала ярко-накрашенная женщина средних лет, в платье до пола и с бокалом шампанского в руке.

— О-о, друзья, а до нас, кажется, наконец-то добрался обещанный Максим Варченко! — воскликнула она, обернувшись в сторону комнаты, из которой доносились голоса.

— Давай, снимай с себя всё… В смысле, верхнюю одежду, — чуть пьяно хохотнула она. — Насчёт остального пока подождём.

— А-а, Максим!

Это уже Стефанович появился на зов хозяйки квартиры. И тоже с бокалом в руке.

— Проходи, мы тебя заждались, я всех предупредил, что у нас должен появиться сам Максим Варченко… Кстати пока не забыл, вот, держи ключи от квартиры Аллы. Адрес помнишь? Вешняковская-11, 1-й корпус…

— Да помню я, помню, — сказал я, забирая ключи и пряча их в карман джинсов.

А что, джинсы — универсальная одежда, плюс заправленная под широкий ремень джинсовая рубашка. На премьере я не выглядел в таком прикиде «белой вороной», да и здесь, собственно говоря, хватало «джинсовых».

— Друзья! — разнёсся по квартире голос Александра Борисовича. — Прошу любить и жаловать — Максим Варченко собственной персоной! Надеюсь, здесь нет человека, кто не знает, кто это такой?

— Я лично не знаю.

Это пробурчала сидевшая рядом на тахте унылая женщина неопределённого возраста в больших очках с роговой оправой. Она мне явно кого-то напоминала, но вот кого — не мог вспомнить.

— Лера, ну тебе с твоими идеями о свержении Советской власти, конечно, не до музыки, разве что «Марсельеза» удовлетворит твоему вкусу. — хохотнул проходивший мимо худой тип в таких же очках, в чёрной водолазке под пиджаком и мятых брюках.

Лера? Ёкарный бабай, да это, похоже, Валерия Новодворская! Не в психушке, не в лагерях, и даже не за 101-м километром, сидит, развалившись, и спокойно листает какую-то книгу в коричневом перелёте… Ого, Лукреций, «О природе вещей». Кажется, мне точно такое же издание 1946 года попадалось когда-то в библиотеке в начале 90-х, в переводе Петровского.

М-да, баба-то в общем умная, её бы энергию — да в мирное русло. И что она вообще делает на этой тусовке? Понятно, что здесь, наверное, собрались не только поэты, писатели, художники, музыканты и артисты. Но всё равно я если и представлял себе Новодворскую, то либо закрывшейся в пыльной и грязной комнатушке с такими же одержимыми соратниками, вынашивающими планы по развалу СССР, либо на митинге с самодельным плакатом, призывающим отдать под суд «кровавую гэбню».

Ну да бог с ней, с Валерией Ильиничной, меня уже тащат к заставленному напитками и закуской столу. Стульев нет, вернее, они есть, только располагаются у стен комнаты, так что всё это похоже на фуршет. Да и закуски соответствующие, разного рода нарезки, салаты, фрукты, а посреди стола большой торт с кремовыми розами, правда, уже сильно посечённый местными сластёнами. Вон тот, в водолазке, уже семенит к Новодворской с блюдечком, на котором покоится нехилый такой кусок торта, а та смотрит на этот ломоть чуть ли не с вожделением. Нет, совершенно ничего нет в ней от женщины, пусть даже пока она ещё и похожа на существо противоположного пола.

— …а он ведь премию «Грэмми» выиграл, — донёсся до моего слуха голос одного из гостей. — Максим, ты знаешь, что твоя песня на премии «Грэмми» признана лучшей?

— Знаю, — кисло улыбнулся я.

— А саму премию, эту статуэтку в виде маленького позолоченного граммофона тебе отдадут?

Что тут сказать? Не буду же я объяснять, что второй секретарь пензенского обкома партии пытается что-то предпринять, но что получится — одному Демичеву ведомо. А то, может быть, и у него даже нет таких полномочий, вдруг там нужна будет санкция лично Леонида Ильича? Ну или хотя бы Суслова, главного идеолога СССР.

— Работа над этим ведётся, — отделываюсь общей фразой. — Надеюсь, рано или поздно я всё же подержу её в руках.

Один из гостей — как оказалось, перспективный фотограф Валерий Плотников — принёс с собой фотокамеру, и периодически фотографирует собравшихся. Пару раз объектив его фотоаппарата оказался направлен и на меня.

Тем временем разговор заходит о каком-то Василии Ситникове, который живёт в подвальной квартире на улице Кирова, под носом у КГБ. Звучат фразы, что это реинкарнация Распутина. У него имеется отдельная молельная комната, обитая мехом. Что при этом он богатый человек, собирает и продаёт иконы, а каждая икона у него в золотом окладе. Что он без конца рисует Лавру или Кремль со снежинками, и каждую снежинку выписывает по несколько дней. Свой китч он продаёт дипломатам и другим иностранцам. А его любимое развлечение — собирать своих домашних клопов в спичечную коробочку и выпускать их во всякого рода присутственных местах, например, в американском посольстве.

В этот момент раздался голос хозяйки квартиры:

— Володя звонил, они с Мариной минут через тридцать приедут.

Какой Володя и какая Марина — я узнал как раз полчаса спустя, когда раздалась трель дверного звонка, а вскоре из прихожей зазвучал знакомый голос с хрипотцой: