По-моему, подобное состояние сейчас испытывали все присутствующие, за исключением разве что Лены, в глазах которой, как я успел заметить, тут же зажглись ревнивые огоньки. И чего это Владынину вздумалось вводить нас в заблуждение? Журналист… Вообще-то журналистка, да ещё какая!
— Здравствуйте!
Голос был подстать внешности, словно бы по небольшой гримёрке, в которой чудом уместилась такая толпа народу, рассыпались колокольчики.
— Здравствуйте, красавица! — опередил меня включивший режим «донжуана» Казаков, учтиво подвигая гостье свой стул. — Как вас звать?
— Полина, — смущённо улыбнулась девица, опустившись на краешек стула.
— Полина… Какое чудесное имя, отправляющее нас в прекрасный девятнадцатый век. Полина Виардо, Полина… В общем, много их там было, Полин. Так кто же из здесь присутствующих вас конкретно интересует? Надеюсь, один из вопрос будет адресован и мне?
— Ну вообще-то редактор просил интервью с Максимом Варченко, — захлопала длиннющими ресницами Полина.
— Эх, не судьба, — хлопнул себя по ляжкам Саня с напускной обидой. — А я-то рассчитывал…
— Хорош уж, Саш, девушку смущать… Полина, давайте не будем тянуть резину, задавайте свои вопросы.
Вопросы, впрочем, от стажёрки газеты «Заря молодёжи» оказались банальными. Но мне просто нравился процесс общения с ней, даже несмотря на периодические подколки от своих музыкантов. Особенно старались Юрец и Саня, последний вообще по поведению выглядел старожилом коллектива. Не иначе перед саратовской журналисткой распетушил хвост.
Но она смотрит только на меня, распахнув свои неимоверно огромные, как лесные озёра, глазищи, в которых я, чувствую, просто тону. Что ж ты со мной делаешь, саратовское чудо?!! В глушь, в Саратов можно ехать только из-за неё одной!
Бррр… Очнись, Макс, забыл, что у тебя есть Инга?! Я едва не ущипнул себя, чтобы вернуться в реальность. Такое ощущение, что меня околдовали без моего на то согласия. Нет, так не пойдёт, дорогая Полина. Фото? Да бога ради, можешь меня на свой любительский ФЭД щёлкать сколько влезет.
— Но лучше фото сделать с арены, во время выступления, — говорю я.
— А можно?
— Вам всё можно.
Я улыбаюсь, но уже облегчённо, её чары на меня сейчас если и действуют, то совсем немного, в зобу дыханье не перехватывает. М-да, что же это такое сейчас было, даже испарина на лбу выступила…
Полина покидает нас, а я открывашкой сковыриваю пробку с бутылки с минеральной водой и под насмешливым взглядом Сани опустошаю практически одним глотком. Лыбься, лыбься, а звезда-то тут я, а не ты, хе-хе.
Гольдберг уже умчался по каким-то своим делам, я так понял, по финансовым, а у нас до выхода на арену ещё двадцать пять минут. Можно сбегать по малой нужде, туалет где-то в конце коридора, если память не изменяет.
Заключительный концерт обошёлся без «Heart-Shaped Box», никто из зрителей вроде бы не делал попытки потребовать её исполнения. Да и градус энергетики был пониже, всё-таки первое воскресное выступление отняло немало сил, прежде всего вымотав меня эмоционально. Однако зрители, похоже, ничего не заметила, даже если в их числе оказались и посетители дневного концерта, которым было с чем сравнивать. Во всяком случае, экстаз зрителям мы сумели доставить.
Как и Полине, которая, наверное, извела несколько катушек плёнки, фотографируя наше выступление. После концерта снова заявилась в гримёрку, что бы на этот раз выразить своё восхищение. Мне показалось, что она с готовностью прыгнула бы в постель, и не только мою. Саня, не устававший оказывать девице знаки внимания, в её глазах сейчас тоже выглядел звездой, хоть и пожиже горящей. В итоге Лена взяла на себя смелость выставить настойчивую стажёрку за дверь.
В гостиницу мы уже не вернулись, съехав из неё ещё утром. Пока мы выступали, вещи хранились в гримёрке, правда, под хлипким врезным замком, который можно было выбить с одного удара ногой. К счастью, ни у кого, имеющих доступ в коридоры цирка, такой мысли не возникло. Да и Гольдберг по договорённости периодически наведывался к гримёрке, проверяя целостность замка.
Расчёт производился уже в автобусе. Семён Романович ещё в первые дни на посту худрука намекал, что мог бы платить мне бо́льшую ставку за счёт остальных, но я категорически отверг такой вариант. Всем поровну! Поэтому в автобусе все получили по 720 рублей. Дале больше, чем изначально прогнозировал наш худрук-администратор. Парни и Лена, пряча купюры кто куда — в основном во внутренние карманы одежды — выглядели очень довольными. Ещё бы, полугодичную зарплату рядового инженера они поимели за пару дней! Люди чувствуют себя взрослыми, разве могли они мечтать о ТАКИХ карманных деньгах? Юрец теперь точно к лету «Яву» купит, или как минимум «ЧеЗет». Да и мне приятно такие деньги держать в руках,
В этот момент чувствую на себе чей-то пристальный взгляд, такой пронизывающий, что аж до мурашек. Поднимаю глаза — и Лексеич тут же отворачивается. Свои семьдесят рублей он тоже припрятал, хотя, конечно, по сравнению с нами его гонорар не идёт ни в какое сравнение. С другой стороны, бензин с амортизацией мы ему оплачиваем, проживание и питание тоже, его дело — крутить баранку, тогда как нам приходится вкалывать на сцене. Когда мотались в Кузнецк — Гольдберг заплатил Лексеичу полтинник, сейчас вроде как чутка подальше, вот и накинул двадцатку.
— Ну что, можем трогаться, — говорит довольный Семён Романович, завершив раздачу «слонов».
— А может, заскочим куда-нибудь перекусить? — спрашивает Юрец. — А то с утра окромя буфетных бутербродов во рту ничего не было.
— Лексеич, не знаешь, где здесь можно нормально перекусить?
— Не, в самом Саратове не знаю, я тут всего второй раз, — отвечает тот, выруливая на проезжую часть. — Если готовы с часик потерпеть — можно нормально поесть в Петровске, там хорошее придорожное кафе.
— Ну что, ребята, потерпим часик? — обращается к нам Гольдберг. — Всё нормально, Лексеич, народ готов потерпеть.
— Лады, едем до Петровска. Я только это… Тормозну щас возле телефона-автомата, привет передам дружку армейскому.
— А чего ж раньше не передал, мы полтора дня в Саратове ошивались, — говорит Казаков. — Ещё и вживую смогли бы пересечься.
— Да ну забыл про него, а вот сейчас вспомнил. К старости память подводит. Да я мухой!
Ближайший таксофон встретился буквально через квартал. Лексич припарковал автобус у тротуара, заскочил в будку, снял трубку, сунул в прорезь «двушку» и где-то с минуту общался с невидимым собеседником. Причём, судя по выражению лица нашего водителя, разговор шёл чуть ли не сугубо деловой. Если бы я позвонил армейскому дружку, то невольно расплылся бы в улыбке уже в начале разговора.
Лексеич снова занимает место в кабине водителя, трогаемся, у меня, глядя на уличные фонари, в голове крутится песня:
Огней так много золотых
На улицах Саратова-а-а…
Песня, в общем-то, исполняется от женского лица, но и мужики частенько её затягивают, хоть там и поётся про любовь к женатому. Хорошая мелодия пленяет сердца всех без исключения — в этом и весь секрет.
Выезжаем на трассу, за окном темень, в свете тусклой салонной лампы вижу в грязном стекле мутное отражение своей физиономии. Что, Макс, устал? А ты как хотел, сам во всё это ввязался. Я закрываю глаза, устраиваюсь поудобнее и медленно погружаюсь в дремоту.
Просыпаюсь от того, что ощущение мерной качки куда-то исчезло. Открыв глаза, обнаруживаю, что автобус стоит на обочине, свет фар выхватывает из темноты указатель поворота на село Озерки.
— Владимир Алексеевич, что-то случилось? — встревоженно спрашивает Гольдберг.
— Что-то мне звук движка не нравится, — бурчит тот, открывая переднюю дверь. — Такое ощущение, что свечу заливает, надо глянуть от греха подальше… А вы можете пока свои дела сделать, если кому нужно.
И впрямь, не помешало бы отлить, думаю я, выбираясь наружу. Конечно, с одной рукой делать это не слишком-то сподручно, но в целом я уже успел натренироваться. Мужики справляют малую нужду рядом, Лена отбежала подальше. Гольдберг, облегчившись, спрашивает у Лексеича, рассматривающего внутренности двигателя при помощи карманного фонарика:
