– По-моему, неплохо, – сказал Валентин после очередного прогона.

– Согласен, – кивнул я. – Валь, можешь переложить мелодию на ноты? А то у меня с этим делом не очень, а ноты могут понадобиться.

– Да легко!

– И гимн заодно, ок?

– Без проблем… Кстати, я договорился с отцом насчёт тебя. Завтра у тебя же будет окошко между уроками и тренировкой? На четыре часа он тебя ждёт у нас дома. Вот, я адрес заранее на бумажке записал, держи.

Прежде чем расстаться, я поинтересовался у Лады, как обстоит дело с электропроводкой в её доме. Выяснилось, что все жильцы кроме одной спившейся тётки подписали заявление и завтра мама Лады отнесёт его в пожнадзор.

На следующий день в назначенное время я звонил в дверь 14-й квартиры дома № 21 по улице Пушкина. Меня уже ждали, дверь открыл Валентин, который сразу предложил мне пушистые тапочки, и проводил в гостиную. А ничего так 3-комнатная квартирка, потолки почему-то не такие уж и низкие для «хрущёвки», или просто так кажется… Вообще такое чувство, что недавно здесь делали ремонт, обои с какими-то китайскими узорами буквально сияли свежестью, а потолок – побелкой. Это они ещё не знают про подвесные потолки, а то бы, думаю, за этим дело не стало.

Две комнаты жилые, я так понял, родители обитают в большой, которая зал, а Валентину выделили комнату поменьше, дверь в которую была открыта, и я мог видеть часть внутреннего убранства. В зале не сказать что такая уж дорогая обстановка, но чувствуется, что это не ширпотреб. Стенка небось румынская, хрусталь, но меня больше привлёк катушечный магнитофон «Грюндиг». Сразу вспомнились строки из песни Высоцкого:

Из кухни, откуда доносились приятные запахи, появилась мама моего музыкального соратника, Валя представил её как Елену Владимировну. Похоже, в своё время папа Валентина влюбился в чистокровную русскую девушку, но сын всё же больше смахивает на папашу. После знакомства с мамой меня подтолкнули в сторону третьей комнаты, дверь в которую вдруг распахнулась и на пороге появился невысокий и упитанный кучерявый мужчина. М-да, Валя не во всём напоминал отца, будучи на голову выше и в два раза тоньше.

– Валентин, это и есть ваш руководитель ансамбля? Ну что ж, давай знакомь нас. Меня зовут Борис Ефимович.

– Максим, – пожал я пухлую руку.

– Проходите, Максим, у меня уже всё готово.

Хм, вот это я понимаю стоматологический кабинет! Стены отделаны кафелем, раковина с водопроводом, шкаф стеклянный с прозрачными стеклами. На верхней полке – коробка с надписью «антианафилактическая укладка». Стеклянный стол, на котором под стерильной простынёй лежат инструменты. На другом – специальный электрический бикс для кипячения инструментов и небольшой термошкаф.

В центре кабинета стоит сверкавшая никелированными деталями бормашина, удобное кресло с подголовником, которое словно приглашало сесть в него и расслабиться, чтобы получить удовольствие. Рядом с бормашиной стул стоматолога на регулируемой стойке с круглой подушкой под задницу.

– Бормашина немецкая, – гордо провёл по блестящей поверхности аппарата Борис Ефимович. – В Пензе примерно такая, но чуть более устаревшая модель стоит только в облисполкоме. По сравнению с отечественными – небо и земля. Садитесь, юноша, посмотрим, что у вас во рту.

Во рту у меня обнаружились два коренных зуба справа и слева, требовавших пломбирования. Что стоматолог и собирался сделать в ближайшее время. Валька хоть и говорил, что его отец не возьмёт с меня денег, но я на всякий случай постарался уточнить этот вопрос.

– Максим, вы меня обижаете! – всплеснул руками Борис Ефимович. – Валя вам должен был передать, что для его друга я всё сделаю бесплатно. Передал? Ну вот, видите, зачем же вы переспрашиваете? Я вам даже из импортного материала пломбы поставлю. Давайте-ка, не будем терять время, открывайте пошире, сделаем анестезию. Надеюсь, у вас нет аллергии на лидокаин? А мы сейчас проверим.

Ваткой, смоченной в растворе лидокаина, он провёл по моим деснам, после чего принялся ждать реакцию организма.

– Вроде всё нормально, – наконец удовлетворённо потёр руки Гольцман, приступая к анестезии.

Ещё бы шприцы были одноразовые… За те час пятнадцать, что я провёл в кресле, Борис Ефимович совершенно безболезненно просверлил каналы в больных зубах, удалил нервы, всё там внутри почистил и поставил пломбы из композитных материалов.

– Вот и всё, – довольно заявил Валин отец. – Два часа не есть, не пить горячего и слишком холодного. Твёрдую пищу постарайтесь не есть сутки. Десять лет этим пломбам я гарантирую. Если вы, конечно, не станете слишком часто подставлять челюсть под удары соперников. Вы ведь ещё и боксом занимаетесь, как я слышал?

– Так и есть, в воскресенье выиграл первенство области, – не смог я удержаться от саморекламы.

– Мои поздравления, молодой человек! Что ж, предложил бы вам чаю с тортом – у жены вчера был день рождения, и пара кусочков в холодильнике ещё лежит – но, как я уже говорил, два часа во рту не должно быть ничего, кроме слюны. Хотя… осталось ещё полкоробочки шоколадных конфет. Скушаете их потом за здоровье моей супруги.

От конфет я не оказался, пусть это и были «Птичье молоко», но этот сорт конфет мне всегда нравился. Сначала я любил обкусывать шоколадную скорлупку, а потом смаковать уже само суфле. И маму угощу, она хоть и не большая сластёна, насколько я помнил, но распробовать конфеты вряд ли откажется.

Но в любом случае, получалось, что на тренировку я шёл голодным, у меня даже в животе бурчало, когда я лупил по мешку и спарринговал с объявившимся Маминым. Тот, кстати, выдал ту же отмазку по поводу своего отсутствия на турнире, что и в моей прошлой жизни, за что удостоился от тренера пятидесяти штрафных отжиманий. Зато, вернувшись домой, сварил себе манную кашу с молоком, бросил в тарелку кусочек масла и с удовольствием всё это схомячил. Мама сегодня во вторую, снова идти встречать. Перед тем, как выйти из дома, успел накарябать в черновике две с половиной страницы, которые в машинописном варианте превратятся в одну. Ну и что, в любом случае дело с книгой движется, седьмую главу уже пишу. Такими темпами я не то что Нового года, до зимы успею написать книгу. И это с учётом загруженности в боксёрском зале и на репетициях.

Вчера показывала первые шесть глав Иннокентию Павловичу, до этого я рукопись ему не носил, так тот, читая, от преизбытка чувств даже слегка прослезился. А завтра понесу к Шульгину, забегу на перемене. Пусть и он оценит, внесёт коррективы, если где-то, на его взгляд, я успел накосячить.

А ещё на завтра до репетиции у меня был запланирован рейд по музыкальным отделам магазинов, торгующих электроникой. В задачу входило высмотреть наличие микшерского пульта и доложить об этом Бузову, чтобы тот, в свою очередь, поспешил раскошелиться. Хотя в отношении успешных поисков я испытывал сомнение, в «Электроне» в прошлый раз пульт мне не попадался, и не факт, что повезёт в других местах.

Ради очистки совести я снова заглянул в «Электрон», затем съездил на Коммунистическую в «Голубой экран». В отделе музыкальных инструментов пульта тоже не обнаружил, но задержался, изучая ассортимент грамзаписей. В этот раз моё внимание привлёк диск-гигант «Саймон и Гарфункель». Ого, оказывается, и эту парочку у нас на «Мелодии» издавали. Стоила, правда, 3.50, а я на всякий случай таскал с собой пятёрку и, ничтоже сумняшеся, приобрёл диск с хитами американского дуэта.

Я ведь не текстовик, а мелодист. Кто-то ищет какой-то глубокий смысл в текстах песен, а я прежде всего западаю на мелодию. Поэтому, наверное, не являюсь большим поклонником творчества Высоцкого. В то же время, например, обожаю Никольского, сумевшего в своём творчестве объединить и красивую музыку, и тексты, изобилующие яркими, сочными образами.