А в эту пятницу выпал снег, и из шкафа была извлечена куртка, в которой Максим Варченко ходил в прошлую зиму. Примерив её, я честно сказал, что тесновато в груди и плечах, на что мама грустно покачала головой:

– Жаль, а ведь летом меряли – нормально сидела. Когда ты у меня только успел так вымахать?

Вопрос был риторическим, и на семейном совете было решено, что без новой куртки не обойтись. Благодаря моей стипендии и левым заработкам кое-какие деньги у нас имелись, а тут ещё отец на прошлой неделе перевёл матери двести рублей, так что на куртку уж точно должно было хватить.

– М-а-а-м, – протянул я с просительной интонацией. – А может, и на джинсы хватит? Если что, так я ещё заработаю… на свадьбах.

Мама часто заморгала, закусив губу, затем тихо произнесла:

– Сынок, я ведь тоже об этом думала. Другие-то вон как одеваются, у многих джинсы есть, а мы тебе всё не можем позволить. В конце концов, один раз живём, куда нам эти деньги экономить? Зарплату я получаю, ты стипендию, да и на свадьбах что-то перепадает. И, между прочим, мне тоже на зиму новые сапоги нужны, сколько можно старые латать… Решено, гулять так гулять!

Собрались ехать в воскресенье на рынок в Ухтинке. Это был стихийный, своего рода блошиный рынок, кочевавший прежде в городе с одного места на другое, отовсюду гонимый надзорными органами. В итоге власти решили выделить для него участок в посёлке Ухтинка, на выезде из Пензы. Заплатил за свой кусок деревянного стола – и торгуй спокойно.

Купить здесь можно было практически всё, что касалось одежды и обуви, как новое, так и поношенное. Так что за джинсами и джинсовыми куртками, а также за прочей дефицитной одеждой типа болоньевых плащей и курток практически весь город ехал именно сюда, и в воскресенье тут случалось настоящее столпотворение.

Ещё в субботу мама договорилась с Татьяной, что после Ухтинки я зайду к ней постригаться. Хорошо, что Инга с мамой уехала на выходные в гости в Каменку, навестить бабушку по материнской линии, чей ныне покойный муж когда-то работал 1-м секретарём райкома партии. Так что с Ингой в это воскресенье никаких свиданий не намечалось. А, между прочим, на последнем свидании, когда я проводил её чуть ли не до дверей её квартиры, мы в подъезде поцеловались. То есть Инга, прощаясь, чуть коснулась своими губами моих губ, и хотела уж было отстраниться, но я тут же прильнул к её губам, придерживая её голову рукой, и дальше уже случился самый настоящий взрослый, затяжной поцелуй. Разве что языками не сцепились. Наконец разомкнули уста, тяжело дыша и раскрасневшиеся, будто пробежали каждый по паре километров, как-то скомкано попрощались, и я, сверх меры возбуждённый во всех смыслах, пошёл домой. На следующий день не без опаски позвонил Инге, но о вчерашнем поцелуе не было сказано ни слова, и вообще она со мной щебетала так, словно накануне в подъезде между нами ничего не случилось. По меркам взрослого XXI века, конечно, ничего, а для подростка семидесятых целое событие.

Моё воображение рисовало и более смелые картины, но где, скажите на милость, двум подросткам, не имеющим отдельной жилплощади, заниматься любовью? Не в подъезде же, в самом деле. Вот так и мне в прежней жизни приходилось отказывать себе и подругам в плотских утехах, когда дело упиралось в отсутствие уединённого гнёздышка.

В воскресенье с утра поехали в Ухтинку. Для этого пришлось сначала прибыть на автовокзал и купить билеты на пригородный автобус, хотя Ухтинка по существу находилась на окраине Пензы. Похоже, не только мы собирались на барахолку, судя по разговорам набившихся в «пазик» пассажиров. А на подходе к самому рынку мы увидели настоящую людскую реку, в которую тут же влились сами.

Конечно, было бы проще выбирать, окажись торговцы джинсами в одном ряду, но так она были разбросаны по всему рынку, то и нам пришлось потратить битый час времени, прежде чем мы нашли настоящие фирменные штаны за более-менее приемлемую цену в 180 рублей. Торговал штанами, как ни удивительно, цыган: пузатый, усатый, с золотой фиксой во рту, но при этом продавал он вполне качественные «Lee». После устроенных мамой торгов цыган согласился скинуть тридцать рублей, так что обошлись джинсы нам в 150 рубликов.

Затем искали маме сапоги. В этом плане она оказалась настоящей привередой, рынок обошли вдоль и поперёк, прежде чем мама наконец нашла оптимальный вариант цена-качество. До кучи ещё и тёплые колготки ухватила. Довольные, мы с покупками направились было восвояси, но тут возле выхода с рынка я наткнулся взглядом на немолодую, грустную тётку, державшую в руках зимнюю куртку чёрного цвета. Так-то мы собирались прикупить куртейку в городе, но при виде этой моё сердце учащённо забилось, так это была самая настоящая лётная куртка из замши, с натуральным мехом внутри.

– Мам, смотри!

– Что там?

– Лётная куртка.

– Ты что, такую хочешь?

– Ну а почему нет? Она же классная! Давай хоть подойдём, цену спросим.

Подошли, в глазах женщины блеснул слабый огонёк надежды.

– Здравствуйте, какой размер? – начала разговор мама.

– Здравствуйте! На мальчика смотрите куртку? Пятьдесят второй размер, примерьте, может подойдёт… От мужа моего осталась, лётчиком был на «кукурузнике», прошлой зимой какие-то хулиганы его избили до смерти, когда с работы вечером возвращался… Не хотела продавать, но деньги очень нужны.

Куртка оказалась слегка великовата, но, думаю, через год-два максимум будем мне в самый раз. В паре мест небольшие потёртости, однако швы крепкие, По просьбе мамы я покрутился, она одобрительно покивала и задал самый главный вопрос:

– Сколько просите?

Женщина, жалостливо поморгав, выдохнула:

– Пятьдесят.

– За ношеную?

– Так ведь новая дороже стоит, – снова вздохнула тётка. – А эта и не сильно ношеная, чуть-чуть потёрта. Он всего одну зиму в ней и проходил. Да и пойди купи попробуй такую, их же выдают со склада, в магазинах не найдёшь.

В итоге так и отдали полтинник, тётку вроде как тоже жалко было. Я сразу натянул на себя куртку, не удержался, так и шли к остановке. Радовался, как ребёнок, хотя таковым, собственно, с виду и являлся. Дома снова натянул на себя джинсы, крутился перед зеркалом добрых минут десять, мама наблюдала за мной с улыбкой умиления. И только в этот момент я вспомнил, что 3 декабря у неё день рождения. Надо было уже думать о будущем подарке.

– Ой, тебя же Таня ждёт! – всплеснула руками мама. – Ну-ка одевайся быстрее, беги к ней… И захвати сорок копеек.

Татьяна, насколько я помню, была вообще против, чтобы сына подруги стричь за деньги, но мама настояла, мол, не на последние же стрижёмся. За свои стрижку, окраску и укладку она тоже платила, но Таня брала с неё куда меньше, чем в салоне Дома быта, практически только за расходные материалы типа краски или шампуня. Так что за модельную стрижку я платил практически по прейскуранту, только не сидел в очереди.

Таня, будучи разведённой и воспитывавшая дочку, жила на Красной, напротив краеведческого музея, в старом доме с обвалившимися углами. Насколько я помнил, в середине восьмидесятых должна получить новую квартиру на Западной поляне, а пока принимала в своих двухкомнатных хоромах.

– Здравствуйте, Татьяна, – поздоровался я, когда на мой стук открылась обитая дерматином дверь.

– А-а, Максим… Я думала, ты раньше придёшь. Смотрю, Надя тебе куртку купила? И джинсы… Ну ты вообще теперь завидный жених! – рассмеялась она. – Ладно, чего стоишь в дверях, проходи.

Хозяйка была в коротком халатике, открывавшем не только вполне даже стройные ноги, но и ложбинку между грудей, в которую улёгся золотой крестик на золотой же цепочке. Каштановые волосы накручены на бигуди, на лице ни следа косметики, но и без неё она выглядела весьма аппетитно. И золото в ушах и на пальцах ей шло. Хороша, чертовка, мелькнула в голове скабрезная мысль. Эх, где мои пятьдесят восемь лет?!!

Я повесил куртку в прихожей, скинул ботинки, всунул ноги в тапочки и направился к трюмо, перед которым стояло самое настоящее парикмахерское кресло. В него и уселся.