— Это. Мой. Выбор, — чеканю. — Значит, буду её всю жизнь защищать и беречь. Я так хочу, понятно?

Мать фыркает, окатывает меня недовольным взглядом, демонстративно разворачивается и уходит.

Прошли те времена, когда я хотел расположения, поддержки, внимания. Она любит так. По-другому не умеет.

Я тоже.

Только честно, только до конца, до победы.

Но — лишь с прелестной рыжей девочкой, которая сейчас, наверное, рыдает у меня в палате.

Вот теперь и поговорим наедине.

Расставим точки над «i». Раз и навсегда. Чтобы больше к этому не возвращаться.

И, усмехнувшись своим мыслям, я разворачиваюсь и иду в палату.

Ника

Сплю.

Вернее, пытаюсь уснуть.

Меня под завязку напичкали успокоительными, накормили и в буквальном смысле — спать уложили. Укачивали долго и ворчливо, но при этом — крепко и надёжно пряча в кольце рук. И время от времени одаривая нежными лёгкими поцелуями…

Я разнежилась, уютно устроилась и даже вправду уснула, а теперь — когда источник тепла, ворчания и поцелуев ушёл на перевязку, сон превратился в дымку дрёмы… Через её завесу упрямо пробиваются воспоминания о недавнем тяжёлом разговоре…

…забегаю в палату Аристарха — больше некуда. Понимаю, что за мной следом сейчас ворвётся злющий муж и потребует ответа за всё. Но пара минут форы у меня всё-таки есть. Влетаю в санузел, склоняюсь над раковиной и реву. Взахлёб. Навзрыд. Я совсем запуталась. Не знаю, как быть. Как поступить правильно. Мне самой физически больно от того, что приходится причинять боль Арису.

Он не заслуживает. Он — мой герой, спаситель, то, кто ставит мою жизнь выше своей. И готов легко пожертвовать ею ради меня.

А я… Я, выходит, предаю?

Вою беспомощно и ранено, остро ощущая, что я одна в целом мире. А когда дверь застит тёмная тень — и вовсе съёживаюсь от ужаса.

Аристарх широко шагает ко мне, хватает поперёк талии, удерживая в согнутом положении, наматывает волосы на кулак и выгибает шею, приникая к ней горячечными, злыми, клеймящими поцелуями…

Я рвусь, дёргаюсь, пытаюсь отвоевать хоть немного свободы, но на самом деле, всё становится ещё хуже — Аристарх сильнее перехватывает меня, больнее тянет волосы, злее целует. У меня, наверное, вся шея будет в синяках от таких ласк.

Жалобно всхлипываю.

Не хочу… так… Он вправе злиться, но я… не могу… У организма нет ресурсов выдержать его злость.

Аристарх замирает, тяжело вздыхает, поворачивает меня к себе, отводит волосы и сцеловывает слёзы. В этот раз — нежно-нежно.

Потом — и вовсе — подхватывает на руки. Морщится, мне кажется, у него даже темнеет в глазах от боли — во всяком случае, меня на миг пронзает саму — но всё-таки, судорожно вздохнув, шагает со мной в палату. Несёт в ту самую зону для родственников, садится на диван, устраивая у себя на коленях:

— Ну-ну, Сахарок, — шепчет нежно, вытирая пальцами солёные дорожки, — перестань. Я с тобой. Я всегда буду с тобой. — Поддевает согнутым пальцем подбородок, невесомо касается губ. — Сладость моя, неужели ты думала, я поверю?

Киваю.

— Какая же ты у меня ещё глупышка. Несмышлёныш. Во-первых, я неплохо знаю Севу. Во-вторых, я достаточно хорошо изучил тебя, сахарная. Ты же совсем не умеешь врать. Смотришь своими глазищами в пол лица — честными-честными.

Кладёт руку мне на щёку, притягивает к себе, целует в висок.

— Что мать сказала тебе?

Вздыхаю:

— Ты уже и сам всё понял, думаю… Настраивать её против тебя — это неправильно и гадко.

Сжимает крепче, прячет лицо в волосах.

— Откуда ты, такая хорошая, взялась? За что мне досталась?

— Не доставалась же, — чуть пеняю. — Сам забрал, а потом и вовсе купил.

— Дважды, — смеётся Аристарх.

— Трижды! — многозначительно добавляю я и приникаю сильнее, обнимаю за шею, стараясь быть как можно осторожнее. — Ценой своей жизни.

— И ни об одном разе не пожалел, — улыбается Аристарх. И тёплый свет заполняет янтарные глаза. Но лишь на миг — они тут же стынут, темнеют, злеют. Руки крепче смыкаются на моей талии. Он наклоняется и шепчет мне на ухо: — Единственное, о чём я жалею сейчас, — голос становится совсем таинственным, севшим, — что не могу, как следует, налупить твою прелестную попку.

Вспыхиваю, невольно ёрзаю тем самым местом у него на коленях.

— Эй, за что это? — возмущаюсь.

— За то, что опять сбежала, — говорит притворно-грозно. — Я ведь предупреждал. Как ты вообще посмела, — сощуривается он, — принимать решения за меня?

— Ну, тебе же можно! — пытаюсь отстоять своё право.

— Цыц! — прикладывает палец к моим губам. — Боевым котятам слова не девали. И да, мне можно. Я — мужчина, твой муж, твой господин и хозяин.

Я бешусь и завожусь одновременно, рвусь, но лишь усугубляю ситуацию:

— Сиди тихо, — почти рычит Аристарх, — пока можешь спокойно сидеть. Потому что наказание лишь откладывается, — ухмыляется, как сытый кот, — не думай, что я забуду, — кусает мочку уха, взвивает горячим дыханием волосы на затылке, жадно целует, перемежёвывая поцелуи со словами: — Твой задик будет гореть, сахарная. Обещаю.

Боже… Что со мной?

Почему я судорожно сжимаю бёдра и ощущаю тянущую боль неудовлетворённости между ног?

Я — неправильная мазохистка? Я хочу это наказание. Буду ждать его теперь.

Мне жарко, хорошо и иррационально хочется улыбаться.

Трусь об мужа кошечкой — его подбородок успел покрыться лёгкой щетиной, такой сексуальной и идущей ему, — натурально мурлычу.

— Не подлизывайся, — нежно воркует он, — не поможет. Ты ведь совершенно безответственная.

Вскидываю брови:

— А это ещё почему?

— Потому что намеревалась прогуливать работу. Забыла, что работаешь на меня?

— Тиран, сатрап, рабовладелец, — вяло ругаюсь я, получая в награду за каждое слово лёгкий шлепок и нежный поцелуй.

За этими шалостями нас и застаёт пришедший на обход врач.

Красная, как помидор, соскакиваю с колен мужа, не знаю, куда себя деть.

Аристарх покорно отдаётся в руки медиков, а я тем временем, юркаю в ванну и привожу себя в порядок.

Когда высовываю нос наружу — понимаю, что речь как раз шла обо мне, потому что взгляды присутствующих тут же обращаются на меня.

Аристарх распоряжается принести еды, а потом мне дают успокоительное. Он сгребает меня в охапку, ложится рядом, обвивает руками и ногами и требует:

— Спи!

И обещает кары небесные, если не послушаюсь.

А я могу только улыбаться и млеть.

Так меня потихоньку и морит сон.

А потом Арис уходит…

И я будто повисаю между реальностями. Из сонного марева вырисовывается образ — хрупкая девушка с длинными белокурыми волосами.

Хлоя.

Она едва стоит.

Держится руками за спинку кровати. Руки — веточки-тросточки. В правой, на уровне локтя, торчит приклеенный лейкопластырем катетер.

Девушка ещё бледнее, чем тогда, когда её принёс в машину Драгин. Она что-то шепчет. Я не сразу разбираю слова.

Тихие-тихие, словно ветер легонько шелестит листвой:

— Помоги мне…

А потом её глаза закатываются, и Хлоя оседает на пол. От бледной фигуры в разные стороны расползаются щупальца кровавой кляксы…

[1] Цитата из «Горе от ума» А. Грибоедова

Ника

Последний раз, когда женщина попросила: «Помоги мне…», я оказалась в объятиях Аристарха. И моя жизнь перевернулась с ног на голову.

Сейчас же — соскакиваю с постели, так резко, что перед глазами мечутся тёмные мошки, кидаюсь к девушке и кричу сама:

— Помогите… Пожалуйста… Кто-нибудь…

И хотя мой собственный голос едва шипит и хрипит, на зов всё-таки прибегают медсёстры. А за ними — Аристарх, Всеволод и Глеб.

Драгин кидается к Хлое, поднимает её на руки, несмотря на протесты врачей, и поворачивается к остальным и выдаёт: