— Должно быть, выхлоп, сэр, — ответил дворецкий. — С этой стороны шоссе проходит совсем рядом, а окна наверху открыты.

— Возможно, — с сомнением произнесла Джоан, — но дорога ведь там, махнула она рукой вправо, — а звук, по-моему, шел оттуда, — показала она в противоположную сторону.

Смуглый мужчина покачал головой.

— А по-моему, нет. Я был в гостиной и готов поклясться, что это донеслось вон оттуда. — Он кивнул в направлении гонга и входной двери. — Потому и вышел.

— Итак: восток, запад и юг, — подвел итог Гарри, не выносивший, когда последнее слово оставалось за кем-то другим. — Чтобы дополнить картину, Кин, я выбираю север. Уверен, звук донесся оттуда. Какие будут предположения?

— Какие же еще, кроме убийства? — улыбнулся Джеффри Кин. — Прошу прощения, мисс Эшби.

— Да нет, ничего, — отозвалась Джоан. — Всего-навсего мурашки. Что называется, кто-то прошел по моей могиле.

— Убийство… отличная идея, — оживился Гарри. — Но, увы! Ни стонов, ни крови. Боюсь, максимум, на что мы можем рассчитывать, это кролик, застреленный браконьером.

— На редкость приземленно, но, полагаю, так оно и есть, — согласился Кин. — А стреляли совсем рядом. Однако давайте лучше пройдем в гостиную.

— Слава богу, мы не опоздали! — горячо воскликнула Джоан. — Я просто-таки скатилась с лестницы, решив, что дали второй гонг.

Дружно смеясь, они вошли в просторную гостиную.

Личэм Клоуз был одним из самых знаменитых старинных особняков Англии. Его владельцем, Хьюбертом Личэмом Роше, завершался славный и древний род, представители побочных ветвей которого любили поговаривать, что «Нет, кроме шуток, по старине Хьюберту давно уже плачет психушка. Совсем ведь, бедолага, спятил».

Даже со скидкой на присущую друзьям и родственникам склонность к преувеличению, в этом несомненно была какая-то доля истины. Хьюберт Личэм Роше был, как минимум, эксцентричен. Прекрасный музыкант, он тем не менее отличался совершенно неуправляемым темпераментом и доходящим до абсурда чувством собственной значимости. Его гостям приходилось либо разделять его пристрастия, либо перестать быть его гостями.

Одним из таких пристрастий была музыка. Если хозяин играл для гостей, что он частенько проделывал по вечерам, действо должно было вершиться в абсолютном безмолвии. Брошенная шепотом фраза, шорох платья или хотя бы даже просто движение — и он как ужаленный разворачивался, сверля источник возникшего шума убийственным взором, а несчастный прощался со всякой надеждой посетить этот дом вновь.

Еще одним наваждением для гостей была безукоризненная пунктуальность, которая ожидалась от них в отношении ужина. Завтрак никого не интересовал — к нему можно было спуститься хоть в полдень или вообще не спускаться. Обед тоже считался низменным физиологическим процессом поглощения холодных закусок и тушеных фруктов. Но ужин… ужин был обрядом и настоящим пиршеством, приготовленным cordon bleu,[53] некогда — гордостью знаменитого отеля, соблазнившимся баснословным окладом, предложенным Личэмом Роше.

Первый гонг звучал в пять минут девятого. В четверть давали второй, по которому распахивались двери столовой, и, после торжественного провозглашения ужина, собравшиеся гости в церемонном молчании следовали к столу. Любой, имевший дерзость опоздать ко второму гонгу, опаздывал к нему навсегда: Личэм Клоуз навеки закрывал перед несчастным свои двери.

Поэтому беспокойство Джоан Эшби, как и беспредельное удивление, вызванное у Гарри Дэйлхауса известием, что этим вечером священное действо откладывается приблизительно на десять минут, вполне объяснимы. Будучи слабо знаком со своим дядей, он, тем не менее, достаточно часто бывал в Личэм Клоуз, чтобы оценить всю необычность происходящего.

Джеффри Кин, секретарь Личэма Роше, был удивлен не меньше.

— Невероятно, — заметил он — Такого не бывало еще ни разу. Вы совершенно уверены?

— Так сказал Дигби.

— Он, кажется, говорил еще что-то про поезд, — вспомнила Джоан Эшби.

— Странно, — задумчиво проговорил Кин. — Хотя, думаю, в свое время нам все объяснят Но все же очень странно.

Наступила пауза, вызванная тем, что мужчины увлеклись созерцанием Джоан Эшби. Это было совершенно очаровательное создание с золотистыми волосами и озорными голубыми глазами. В Личэм Клоуз она была впервые и появилась тут стараниями Гарри Дэйлхауса.

Открылась дверь, и в комнату вошла Диана Кливз, приемная дочь Личэма Роше.

Была в Диане какая-то беспечная грация, колдовство в темных глазах и притягательность в ее насмешках, перед которыми мог устоять редкий мужчина. Диана знала это и от души забавлялась бесчисленными победами. Странное создание, манящее своим теплом и совершенно холодное в действительности.

— Старик сдает, — заметила она. — Впервые за много недель он не поджидает нас здесь, поглядывая на часы и расхаживая взад и вперед, как тигр перед кормежкой.

Молодые люди рванулись вперед. Она одарила обоих обворожительной улыбкой и повернулась к Гарри. Смуглое лицо Джеффри Кина вспыхнуло, и он медленно отступил назад. Однако, когда немногим позже в комнату вошла миссис Личэм Роше, он уже успел взять себя в руки.

Миссис Личэм Роше была высокой темноволосой женщиной с вечно отсутствующим видом и пристрастием к свободным одеждам неопределимого — но, по-видимому, зеленого — оттенка. Мужчина средних лет, который шел рядом с ней, обладал загнутым, как клюв, носом и решительным подбородком. Грегори Барлинг, будучи довольно известной фигурой в финансовом мире и обладая неплохой родословной по материнской линии, последние годы был близким другом Хьюберта Личэма Роше.

Бум!!!

Гонг у Личэмов звучал на редкость внушительно. Когда он затих, дверь столовой отворилась, и Дигби провозгласил:

— Ужин подан!

Затем, несмотря на отличную школу, его бесстрастное лицо выразило полное замешательство. Впервые на его памяти хозяина не было с гостями!

Впрочем, замешательство было написано на всех лицах. У миссис Личэм Роше вырвался неуверенный смешок:

— Совершенно удивительный случай. Представляете, я даже не знаю, что теперь делать.

Никто из присутствовавших не знал этого тоже. Рушились все устои Личэм Клоуз. Что могло случиться? Разговоры стихли, и в комнате воцарилась атмосфера напряженного ожидания.

Наконец дверь открылась снова, и раздался дружный вздох облегчения, мгновенно подавленный из боязни осложнить положение. Разумеется, недопустима была даже тень намека на то, что хозяин нарушил священную и им же самим установленную заповедь.

Но тот, кто вошел в комнату, вовсе не был Личэмом Роше! Вместо внушительной бородатой фигуры старого викинга взглядам собравшихся предстал облаченный в не правдоподобно безукоризненный вечерний костюм маленький человечек решительно иностранной внешности, с яйцевидной головой и роскошными усами.

Мало того, в его глазах сквозило плохо скрываемое веселье.

— Пардон, мадам, — учтиво проговорил он, подходя к хозяйке. — Боюсь, я несколько опоздал.

— О, вовсе нет! — растерянно пробормотала миссис Личэм Роше. — Вовсе нет, мистер… Она запнулась.

— Пуаро, мадам. Эркюль Пуаро, — подсказал пришедший и услышал за своей спиной тихое «Ох!», и не настоящее «ох» даже, а скорее изумленный выдох, вырвавшийся у одной из женщин. Надо полагать, он немало польстил Эркюлю Пуаро.

— Вы ведь знали, что я приеду? — мягко подсказал он хозяйке. — N'estce pas, madame?[54] Ваш супруг упоминал об этом?

— Н-ну… да, разумеется, — согласилась миссис Личэм Роше с редкой неубедительностью. — То есть, наверное, разумеется. Я страшно рассеянна, мосье Пуаро. Вечно все забываю. К счастью, Дигби все помнит.

— Боюсь, мой поезд задержался, — сообщил Пуаро. — Какое-то происшествие на линии…

— А! — воскликнула Джоан. — Так вот почему отложили ужин.