— Все так, — кивнул Кадфаль. — Нас попросили за тобой приглядеть.

— Охранять меня?

— Нет, — терпеливо сказал Кадфаль. — Приглядеть, чтобы ты нашла свою судьбу. То есть не отговаривать, если захочешь сломать шею. Не мешать ломать себе шею, буде возникнет такое желание. Но по мере возможности не дать тебе помереть совсем уж глупо и желательно покинуть город живой. Иными словами, не пастыри мы, но попутчики во тьме ночной.

— Ни черта не понимаю… — Елена сжала виски, потерла, зажмурившись. — Это какой-то паноптикум… Убийцы, злодеи, преступники, братья, садисты, пастыри… Я хочу проснуться, разбудите меня!

Окружающий мир, тем временем, казался отвратительно материальным и растворяться в уходящем сновидении отнюдь не собрался. Нанятые бойцы Раньяна переминались с ноги на ногу, не вмешиваясь в беседу патрона и его визави. На оставшемся поодаль мосту началось некое шевеление, похоже местный криминал выполз из щелей и начал потихоньку обирать мертвецов, как упыри на оскверненном кладбище. Теперь стало понятнее, зачем горцы побросали в реку тела жандармов. И, надо полагать, пехотинцы рассчитывали вернуться за телами своих мертвецов. Ни к селу, ни к городу вспомнилась еще одна версия, почему горцы не носят перстни с кольцами — чтобы мародеры на поле боя не отрезали ценности вместе с пальцами, уродуя честно павший труп.

— Утром я была счастлива, богата и почти дворянка. Затем выяснилось, что любовница долгие месяцы искала меня, чтобы убить… или отправить в подарок отцу, — отогнула палец Елена. — После умерли два человека, которые стали моей семьей, — она отогнула второй палец, считая. — Я убила двух подонков и кастрировала третьего, он тоже сдох. Старый враг попросил о помощи. Какие-то доброжелатели прислали двух спутников, которые помогут. Однако не помешают залезть на рожон и сломать шею. А еще тут есть подземные ходы, страшные тайны и дворцы…

Она вздохнула и спросила не столько Раньяна и братьев, сколько саму себя:

— Так и сходят с ума?

— Так всегда бывает, когда оказываешься в круговороте событий, — добродушно вымолвил Кадфаль, перекладывая дубину из одной ручищи в другую. — Как в хорошей битве. Ничего не понятно, все кругом бегают, суетятся…

— И выпускают друг другу кишки, — со знанием дела подсказал Насильник.

— Да, так и есть. Потом уже приходят летописцы, записывают что-то в свои церы и оказывается, что все события были скованы единой цепью, звено к звену. Все имело смысл и значение, было упорядоченно и обусловлено, с чего-то началось и чем-то завершилось. Но понимание придет уже после, а в исторический момент остается просто нестись по бурным волнам и постараться не утонуть. Ты тоже все поймешь, что к чему, но сначала придется выжить.

— К делу, — жестко отрезал Раньян, зло посмотрев на луну и чернеющее небо, подсвеченное далекими огнями. Кажется, этой ночью в Мильвессе сгорит еще не один дом… — Меня проведут в тюрьму, — сказал он. — Там необходимо найти тоннель, пройти по нему, сделать дело.

— С меня хватит мертвецов, — выдохнула женщина. снова чувствуя на руках омерзительную липкость чужой крови, склизкое прикосновение жил и внутренностей. Надо сказать, присутствие рядом искупителей придавало уверенности.

— Убивать никого не надо. Только встретиться и кое-что забрать… — Раньян натолкнулся на немигающий взгляд Елены. — Кое-кого переправить за городские стены, вывезти подальше от столицы. Того, кто не может выйти сам обычными путями, потому что его охрана теперь почти что тюремщики.

— Зимний воздух Мильвесса, говорят, очень вреден, — склонившись к Насильнику громко прошептал Кадфаль. — Особенно, когда благородные начинают решать, кто кому прощает все долги.

Низкорослый боец понимающе кивнул, прищурив и без того узкие глаза, похожие под тяжелыми веками на прорези в шлеме. Добавил, прикрывая рот ладонью, столь же трагическим шепотом:

— Особенно ночью.

— И времени почти не осталось. Все должно быть закончено сегодня, когда ударит набат, к рассвету будет поздно, — Раньян сделал вид, что не расслышал саркастический диалог искупителей. — Помоги, за это я тебе уплачу золотом, вывезу из Мильвесса вместе с… персоной. И расскажу все, что знаю про заказ на тебя, который получил год назад.

— Найти и убить, — скривилась Елена. — Тоже мне, хитрость…

— Нет, — скупо улыбнулся Раньян. — Найти, да. А затем беречь и охранять любой ценой.

— Что?!.. — вот сейчас Елену проняло, можно сказать, до самых печенок. Эффект от заявления бретера почти сравнился с хорошим ударом, во всяком случае подавилась слюной и закашлялась женщина по-настоящему.

Раньян терпеливо ждал, когда Елена сможет нормально вдохнуть, лишь сжатые до каменных желваков челюсти выдавали нетерпение бретера.

— Я была там! — прошипела лекарка с такой жестокой яростью, что, казалось, слова растеклись в холодном воздухе как расплавленный свинец. — Я спряталась и слышала все! Ты искал Искру, ты убил всех кого встретил, даже маленькую девочку! Ты — кровавая мразь, ты ничем не лучше тех тварей, которых я поубивала в доме…

Не в силах справиться с приступом бешенства, она схватила бретера за рукав, дернула, будто хотела оторвать. Настолько быстро, что Раньян даже не успел отшатнуться. Наемники разом подобрались, руки в толстых боевых перчатках как по команде коснулись оружия. Кадфаль крепче сжал оголовье дубины, Насильник чуть присел, тонкие узловатые пальцы скользнули по древку копья в странном движении, словно боец приласкал отполированное дерево, покрытое множеством насечек для сцепления и более надежного хвата. Грималь поправил меч, чтобы господину было удобнее перехватить длинную, обтянутую кожей рукоять.

Схватив ненавистного бретера за рукав, Елена впилась глазами в темные, бесстрастные, как полированный камень, зрачки убийцы. Женщине казалось, что в это мгновение она может убивать взглядом, столько ненависти кипело в ее душе. Образ Раньяна в ее сознании объединился с размытыми фигурами убитых бандитов из дома Баалы.

Бретер вывернул руку, перехватил запястье Елены-Хель, начиная прием высвобождения от захвата, на мгновение они замерли, сцепившись в римском рукопожатии, а затем…

Елена отступила, моргая, как только проснувшийся человек, чей взор еще застила пелена нерассеянных сновидений. Раньян вздрогнул, поднял руку со искривленными судорогой пальцами. Казалось, мощный удар тока пробил мужчину и женщину через ладони, превратив секунду в столетие, заставив дрогнуть звезды и остановив круговорот луны в поднебесье.

— Что это было… — прошептала Елена, сжав небольшие кулаки, потирая их друг о друга как сильно замерзший человек. Она растеряла весь пыл и вообще чувствовала себя так, словно бешеная ярость ушла вместе с электрическим ударом.

— Да никогда в жизни, — выдохнул Раньян, скручивая и пальцы, будто разминал заржавевшие суставы. Прозвучало тихо, так, что, пожалуй, только боевой слуга расслышал.

Что бы сейчас ни произошло, Раньян вернул присутствие духа за пару мгновений, завернулся в холодную решимость, как в плащ.

— Я должен был тебя охранять от любых бед и опасностей, любой ценой. Остальное ты узнаешь после того как…

Холодный, чистый, металлический звук разнесся высоко над крышами Города. Колокол ударил где-то в стороне Храма Атрибутов, возможно как раз с храмовой звонницы. Тревожный, одинокий сигнал прокатился, отразившись от темных туч, растворяясь в ночи. Вторя ему, с другого конца Мильвесса послышался второй, затем третий. Они так и не слились в единый звон, как обычно случалось в дни празднований или, скажем, при больших пожарах. Каждый из примерно десятка больших колоколов гремел свою партию, будто с оглядкой на остальные. И было что-то невыразимо страшное, замогильное в этой музыке тревожной бронзы под мертвым светом седой луны.

— Набат, — сказал Раньян. — Все-таки набат…

Не тратя больше слов, он зло посмотрел на Елену, затем развернулся и зашагал прочь, как огромная птица со сложенными за спиной крыльями плаща. За ним потянулись наемные бойцы. Женщина посмотрела на искупителей. Насильник пожал плечами, одернул халат. Кадфаль переложил дубину с плеча на плечо, демонстрируя всем видом: «твои заботы, решай, как знаешь».