— Эй. Звать то тебя как? — запоздало осведомился Квокк, у которого даже усы малость обвисли из-за яростного торга. — На кого пропускную бляху чеканить, чтобы под рекой стражи пускали?

— Люнна, — опередила карлица девушку. — Зови ее Люнна, из Южного Комакьявара.

— Люнна? «Милосердная»? Ну, сойдет, — качнул головой мастер. — И это … не тушуйся! А то, как рыба с ледника, даже глаза остыли. Пока господь терпит людей, будут на свете преступники, суды, тюрьмы и палачи. Так что не плошай — и будет у тебя лучшая в мире работа.

«Поганые вырожденцы»

Повелитель Малэрсида был зол и плохо себя чувствовал, с трудом оправляясь после от магического перехода. Возраст, чтоб его… Кроме того герцог терпеть не мог всяческое колдунство и резонно опасался волшебных путешествий, однако неотложная нужда требовала забыть о принципах. Как обычно после такого рода перемещений кружилась голова, донимало чувство какой-то несобранности, внутренней разлаженности. Словно части души оказались разобраны, а затем соединены тщательно, но с мельчайшими, невидимыми глазу ошибками, как при реставрации сложнейшей мозаики разных цветов.

Однако стократ неприятнее всяческих телесных недомоганий было унизительное ощущение зависимости, неизбежной подчиненности чужой воле. Патроны щелкнули пальцами, и владетельный герцог вынужден спешить на зов, даже не будучи осведомленным о предмете столь неотложной потребности. Никому и в голову не пришло, что у хозяина Малэрсида с его вторым по величине и значимости портом на континенте могут быть иные заботы. Но герцог Вартенслебен торопится, рискуя частью души в магическом переходе, иначе островные бономы окажутся недовольны…

«Поганые вырожденцы» — повторил про себя герцог, радуясь, что волшебство, позволяющее читать мысли, давно утеряно, еще за много веков до того как магия стала покидать этот мир.

Следует отметить, что в его энергичной и выразительной характеристике имелась немалая доля истины. До Катаклизма Остров Сальтолучард (точнее два острова, разделенных судоходным каналом) заслуженно считался наиболее нищим и бесполезным углом Ойкумены, где отродясь не было ничего полезного. Даже срединные горы континента казались богаче и солиднее, там, по крайней мере, росла трава, и паслись овцы. На Острове в каменных ваннах под горячим солнцем выпаривали морскую соль, однако та была самого низкого качества, рыба и солонина горчили, хранились недолго.

Поэтому на Острове правила только одна благородная семья — Алеинсэ[11] — да и та, по правде сказать, относилась к приматорам скорее номинально. Никто ее не уважал, родниться не спешил, и вообще держали на правах гостя под лестницей.

Все изменилось после того как рухнула Старая Империя. Бывшие властители мира за считанные месяцы превратились в стаю гиен, бьющихся насмерть за осколки прежнего мира. А Сальтолучард вдруг оказался самым безопасным клочком земли в пределах обитаемого мира, именно потому, что никто на него не претендовал. Кроме того, «Соленый Остров» сохранил большую часть своего флота в отличие от других прибрежных домов, которые растратили корабли в отчаянных морских сражениях, потеряли из-за разрушенных ремонтных верфей и ошибок немагической навигации. В условиях разрастающегося хаоса Остров стал тихой гаванью, способной защититься от любого врага. А затем, когда разоренный континент начал долгий путь к восстановлению, семья Алеинсэ захватила большую часть морской торговли, безжалостно выметая с карты любого, кто что-то имел против монополии. Пригодилась и соль, пусть скверная, но дешевая и единственно доступная. Она заложила основу богатства Алеинсэ, которое со временем превзошло состояние семьи Фийамон, издавна державшей банковское дело всего Востока и тоже устоявшей перед ветром перемен.

Владетели Острова сохранили много старых привычек и традиций, в том числе старую моду, а также склонность к близкородственным бракам. Поначалу из-за того, что никто не желал родниться с далекими нищебродами, отсылая в соленую пустыню перспективных дочерей. Затем — в годы хаоса и отчаянной войны всех против всех — чтобы не распылять власть и семейное достояние. Такой подход неизбежно отразился на физиономиях Алеинсэ, многократно спародированных в кукольных представлениях, памфлетах и гравюрах.

«Нет, ну отвратительные ведь рожи!» — снова подумал герцог Вартенслебен, отпив глоток вина.

Что же им понадобилось?..

Обед в честь дорого гостя выдался довольно скромным, следует даже сказать, минималистичным. Никаких тебе пиров, увеселительных поездок, акульей охоты и прочих развлечений. Зал без окон и с очень низким потолком, больше смахивающий на каземат (пусть и роскошно задрапированный), легкие закуски из садковой рыбы, немного привозного белого вина, скорее для порядка, нежели ради питья. И три хозяина, собравшиеся для встречи с герцогом. В иных обстоятельствах такой прием следовало счесть оскорбительным, но сейчас — дело иное. Небольшой квадратный столик был очень низким — едва ли выше колен сидевших людей, троих бономов и гостя с континента. По одному человеку на каждую грань темно-коричневого дерева, лакированного до состояния зеркала. Герцогу как почетному гостю досталась северная сторона, компанию составили три представителя семьи.

Юло, ответственная за оборот драгоценных металлов, отличалась высоким ростом, сложением богини, а также грандиозных масштабов париком. Копна мелко завитых волос поднималась на две ладони ввысь, спадая на плечи широкими волнами. Лоб хозяйки перехватывала желтая лента, завязанная щегольским узлом над ухом, а под лентой стекленели выпученные глаза, один из которых ощутимо косил.

Джиролама, представитель Торгового Совета, был не стар годами, но казался ветхим и, можно сказать, поношенным, как ботинок, начищенный первый раз после многомесячной носки. Узкий, как лезвие ножа, нос и обвисшие губы казались принадлежащими скорее кукле, нежели человеку.

И третий — Курцио, член Тайного Совета с широким кругом задач, которые можно было определить как «решение проблем своей семьи и причинение оных чужим». Из всей троицы он казался самым нормальным и носил континентальное платье. Лишь прическа по давней моде выдавала островитянина — голова выбрита спереди до макушки, пряди по бокам завиты твердыми валиками, оставшийся сзади пучок зачесан вверх и назад, чтобы создать впечатление вытянутого яйцевидного черепа.

Герцог отпил небольшой глоток, вдохнул полной грудью теплый воздух и ощутил укол острой зависти. Стены в каземате были двойные: камень, а поверх него бархат на изысканных рамах. Промежуток же заполнен перцем, который особым образом перемололи и высушили. Воздух, пребывая в постоянном соприкосновении с пряной субстанцией, обретал дивный аромат и целительные свойства. Каждый вдох успокаивал мятущуюся душу, обострял мысли, прочищал горло. Сам владетель Малэрсида, несмотря на все богатство, мог позволить себе наполнить подобным образом лишь несколько флаконов. Подобное состояние… нервировало.

— Мы рады, что вы сумели воспользоваться нашими советами, — вежливо порадовался Курцио и поставил бокал, дав понять, что пришло время для серьезного разговора.

— Какими именно? — столь же чинно вопросил старый владетель. — Вы дали немало ценных, в высшей степени мудрых советов, я нашел применение большей их части.

— Серебро, — лаконично проскрипела Юло — Пятьдесят «сухих» бочек[12], которые вы так удачно закупили малыми частями на востоке.

Герцог поставил бокал из чистейшего стекла без единого пузырька воздуха. На лице бонома не отразилось ни тени эмоций, а про себя аристократ подумал, что сколько ни изводи подслушников, всегда останутся еще. Не сказать, чтобы владетель намеревался оставить серебряную негоцию в тайне от «друзей», но было что-то унизительное в той легкости, с которой разоблачилась операция.