Горцы обменялись несколькими фразами, говорили они на каком-то своем наречии, Елена не понимала ни слова. Один усмехнулся с явным пренебрежением, второй, кажется, настаивал на помощи. Голос его звучал почти сострадательно, участливо. Елена представила, как выглядит со стороны — лицо заплыло сплошной гематомой, скособоченная, одна рука безвольно висит вдоль бока. Глаза-щелочки, как у последней пьяни, вся в синяках и слезах. И нос хлюпает.

Спор затягивался, мальчонка со светильником переминался босыми ногами. Тени-в-тенях молча выжидали. Похоже, сострадательный одержал верх, Лена слабо, жалко улыбнулась сквозь слезы и гримасу боли. Снизу вверх и не думая, чем придется расплачиваться за помощь. Все это будет потом.

Горец улыбнулся ей в ответ, совсем юный парень с забавной прической из нескольких косичек, спускающихся на лицо и подвязанных вместе на уровне нижней челюсти, справа. Улыбнулся и протянул ей руку. Колец горцы не носили, полагая, что побрякушки мешают держать оружие. Вместо них на пальцы надевались хитрым образом вывязанные «перстни» из ценных тканей, на худой конец расшитого льна. У юного наемника вся ладонь была в красном шелке. Удачливый воин.

Елена протянула навстречу левую руку. Горец снова улыбнулся, разжал пальцы, и на мостовую, щербившуюся выломанными камнями, со звоном упал короткий нож. Обычный походный клинок на все случаи жизни, в ладонь длиной, с деревянной рукоятью, выдержанной в масле, чтобы не подгнивала от сырости. Наемники переглянулись, снова обменялись непонятными фразами. Похоже, все пришли к консенсусу и остались довольны. Затем старший важно кивнул, и троица шагнула дальше. Мальчишка с фонарем заторопился, освещая путь.

— Да вы шутите… — девушка не придумала ничего лучше, заезженный штамп сам собой всплыл из памяти. Слишком уж все это было похоже на затянувшийся розыгрыш.

.

Светлое пятно удалялось, а с ним таяли остатки надежды, ее уносили подошвы горцев, бодро топавших по своим горским делам. Елена стояла на коленях и смотрела то на смешной ножик у ног, то в спину уходящим солдатам. Свет умирал, тьма опять выползала из углов, сгущаясь чернильными тенями.

«Господи, мне конец?..»

Елена поняла, что уже привычно молит о помощи местного бога, Пантократора, единого и воплощенного в шестидесяти шести атрибутах. А еще вспомнила, что Пантократор хоть и зовется Утешителем, но суров и не помогает людям без особой нужды. Господь наделяет при рождении самыми ценными дарами — жизнью, а также свободой выбирать меж добром и злом. Все остальное — в руках человеческих.

Хотя сейчас — в одной руке, от второй толку нет. И уже не будет, судя по всему.

Девушка подобрала ножик. Зыбкие тени шуршали, выжидая когда горцы отойдут подальше. Улица обрела собственную жизнь, злобную и опасную, она, как единое существо, терпеливо ждала предопределенного финала. Бесшумно ступила на брусчатку скрывшаяся ранее фигура в татуировках. В ночной полутьме казалось невозможно разглядеть татуировку с жуками в ране, но Елена готова была поклясться, что может различить каждый усик, каждую колючую лапку. Отвратительнее всего было понимание того, что через считанные минуты она точно сможет разглядеть рисунок во всех подробностях с очень близкого расстояния. Почувствовать запах чужого пота и грязи. Пережить вещи, которых переживать не стоит. И это станет лишь началом.

Елена стиснула зубы и встала на одно колено, затем оторвала от камня и его. Ноги подгибались от слабости, но более-менее слушались. Она прижала к телу правую руку, чтобы хоть как-то зафиксировать ее в относительной неподвижности. Пальцы почти утратили чувствительность и ощущались распухшими, безразмерно надутыми, как перчатка на бутылке с домашним вином. Первый шаг дался тяжело, второй чуть легче, дальше пошло серединка на половинку. Девушка чувствовала себя кораблем, который идет по воле инерции, пытаясь корректировать движение слабенькими моторами.

Далеко уйти ей не дали. Правая нога дрогнула, начала тихонько подламываться, а татуированный как-то сразу оказался рядом. От него действительно смердело перепрелой кашей и кровью. А может быть у Елены уже начались одорологические галлюцинации… это на самом деле было уже неважно. Ее окружили как волки лося, вот уже и петля из лохматой растрепанной веревки зазмеилась, готовясь охватить шею. Опытные людоловы никуда не спешили и подошли к делу основательно, а девушка «плыла» в помраченном состоянии, когда мысли и намерения умирали, едва родившись.

Елена сжала в кулаке заточенную железку, почувствовала твердую рукоять, грубовато обтесанную. Подумала, что Шарлей в схватке за корабль сумел отхватить себе пораженную ядом руку, но бретер убивал много лет, действовал правой и был вооружен тяжелой саблей. А что есть у нее? Левой рукой и коротеньким клиночком даже горло себе как следует не перерезать.

Чьи-то пальцы уверенно — можно сказать по-хозяйски — легли ей на плечо. Правое. Очередной приступ боли окатил мозги, подействовав парадоксальным образом — как бодрящий ледяной душ. Елена осознала, что веревка уже накинута ей на шею и вот-вот затянется. Показалось, что в углу, под нависшим над улицей вторым этажом, стоят два бретера — Шарлей и Раньян. Молча стоят и смотрят глазами, в которых нет ни жалости, ни сострадания, ни даже самой жизни. Девушка моргнула, пытаясь отогнать наваждение, однако не получилось.

Скольких людей порешил каждый из них? Мрачный и жуткий Раньян, который никогда не улыбался и убивал девочек на дорогах Пустошей, отсекая головы. Жизнерадостный с виду Шарлей, ставший легендой отнюдь не в силу миролюбия и доброго нрава. Как бы поступил сейчас каждый из них? А что сделал бы Сантели, чье прошлое самым краешком увидела однажды бригадная лекарка? Тот самый бригадир, который в бою на корабле, потеряв оружие, загрыз противника. Матриса, добывшая себе жизнь и богатство на Пустошах, где никто и ничего не отдавал просто так. Кай, ушедший из герцогского дома в никуда, с одним лишь мечом.

И Шена… Милая Шена с прошлым, где не осталось ничего кроме боли, потерь и ужаса. Зеленоглазая валькирия, которую превратили в одинокую, озлобленную убийцу, но сломать не сумели.

Боль перегорела в ярость, очень быстро, как будто по одному движению поддувальной «гармошки», что гонит воздух в пылающий ад кузнечной печи. Сплавились воедино усталость, злоба, бесконечное разочарование, унижение от Чертежника. Ненависть к шакалам ночного Мильвесса и вообще всем ублюдкам, готовым причинить ей зло. И еще страх — удушающая паника от того, что Елена теряет драгоценные мгновения, которые обойдутся ей…

Чем именно обойдутся, она уже не особо конкретизировала, просто начав действовать.

Елена не умела бить ножом как следует, но когда противники стоят бок-о-бок, грамотная техника уже не столь важна. Удар получился не идеальным, но впечатляющим и неожиданным. Вот здесь маленький ножик сыграл в плюс — его просто не заметили в уличной полутьме. А может и заметили, однако не придали значение, поскольку самоуверенность — грех повсеместный, вне миров и времен.

Одно про горцев можно было сказать точно — клинки у них были хорошие, и заточены на совесть, не хирургический скальпель, но близко, весьма близко к тому. Ножик вошел в голое пузо сразу и по самую рукоять, мягко, очень легко, сделав татуированную рану чуть более приближенной к реализму. Елену передернуло от омерзения, когда пальцы скользнули по сальной немытой коже.

Раненый, похоже, не сразу понял суть происходящего и странно икнул, обдав Елену запахом лука в маринаде из перекисшего вина. А уж потом завопил, отшатнувшись. На драйве и адреналиновых углях девушка взмахнула наискось вверх, распоров харю второму козлу, что как раз пытался затянуть у нее на шее петлю. И снова получилось удивительно хорошо, как будто мироздание решило подкинуть малость удачи в компенсацию за неудачный день. Вот, что значит хороший опыт прикладной хирургии, рука не дрогнула, даже когда заточенная сталь развалила носовой хрящ. И старые уроки фехтования наконец-то пригодились хоть в малости.