Елена отступила на шаг, затем другой. Слишком медленно, как во сне.

— Мурье!

Верный телохранитель и глава над спутниками герцогини, как обычно, ждал за дверью. Дверь распахнулась, словно выбитая тараном. Ловаг остановился на пороге, готовый исполнить любое указание госпожи.

— Убери ее, — голос Флессы дрожал, как струна, что уже почти разорвалась и дрожит на последней нити в сотню раз тоньше волоса.

— Госпожа? — Мурье нахмурился, пытаясь понять, что тут вообще происходит. Положил руку на меч, сомневаясь в правильном толковании слова «убери».

— Вон! — взвизгнула Флесса. — Гони ее прочь! Дай кошель и вышвырни за ворота!!!

Мурье без комментариев и вопросов подхватил Елену железной рукой, потащил с мрачной и неотвратимой уверенностью. Лекарка спотыкалась на заплетающихся ногах и казалась белее только что выпавшего снега. Если в душе Мурье и был счастлив, на его физиономии зловещего всеядного грызуна это никак не отразилось.

— Прочь, — шепнула Флесса, когда закрылась дверь из безумно дорогой березы с еще более драгоценной инкрустацией и резьбой. Когда два пальца прочнейшего дерева отделили герцогиню от Люнны.

— Прочь…

От любовницы. Подруги. Единственного в мире человека, который хотел только Флессу и любил смотреть на нее спящую.

От Хель. Некроманта, за чью смерть было выплачено столько — фениксами и магическими услугами — что хватило бы для убийства семьи приматоров, да еще останется на взятки королевским следователям и суду. Человека, которого пожелал найти герцог Вартенслебен, потому что так было нужно для семьи — единственной силы, которая имела значение в мире.

Флесса была дворянкой по рождению, аристократкой по воспитанию, человеком железной воли по собственному выбору и желанию. Она сначала удостоверилась, что за портьерой не спряталась глупая служанка, подслушивающая тайны и секреты. Что двери заперты на засов, и никто не увидит герцогиню здесь, сейчас. Легла на диван, закрыла лицо подушкой. И лишь после этого закричала — страшно, как смертельно раненый зверь. Ее ужасающий, нескончаемый вопль бился, увязая в бархате, оставался запертым в прочных стенах.

Люнна

Хель

Моя любовь

Мой враг

Флесса выла, чувствуя, как горячие слезы, наконец, хлынули ручьем, обжигая глаза, будто кислота. Кричала в безграничном отчаянии, как человек, чья душа билась в мучительной агонии, умирая навсегда.

Фигуэредо по прозвищу Чертежник, понял с первого взгляда, что все закончилось. И, надо сказать, повел себя стоически, возможно в силу твердости характера, может потому, что уже примирился с мыслью о неминуемой гибели. А может и то, и другое. В любом случае, он лишь скривился в мрачной ухмылке и кашлянул, прочищая горло. Сделал то, что следовало, как обычно, с большим искусством, а также изяществом, которое — увы! — некому было оценить. И затем демонстративно проигнорировал бандитское «мясо», которое сопя, воняя немытым телом и кровью, заполнило тренировочный зал, разошлось по углам, чтобы не мешать госпоже.

— Надо же, — заметила ведьма, ступая в центр Кругов. — Классика. Старая школа… Я училась в очень похожем месте… давно. Много лет назад.

Она выполнила несколько Шагов, плавно развернулась на месте, обозначила поклон Чертежнику. Тот не ответил, вытирая алую капельку с губы серым платком.

— Кстати, первый наставник тоже презирал меня. Как и всех женщин. Однако еще больше он любил юных девочек.

Ведьма снова закружилась, буквально танцуя по линиям и кругам, с удивительной легкостью и филигранной точностью.

— И щедро делился с ними отнюдь не отцовской любовью.

— Видимо, оно того стоило. Идеальные Шаги, — буркнул Чертежник. — Безупречное мастерство. Лишь три человека на моей памяти сумели добиться подобного, и один давно мертв.

— А кто его убил? — спросила женщина, игнорируя оскорбление, продолжая скользить. Теперь она выполняла одну из сложнейших связок, предназначенную для боя одного в окружении. Много быстрых коротких перемещений с разнонаправленными поворотами.

— Я. То был мой лучший ученик.

Ведьма закончила и остановилась точно в центре круга, склонилась в традиционном поклоне, высказывая уважение хозяину зала. Фигуэредо обозначил поклон в ответ.

— Но ты невежлив, мастер, — укорила женщина, выровняв дыхание в пару мгновений. — Разве гостей встречают с кинжалом в руке?

— Что поделать, — Фигуэредо покрутил в пальцах тонкий изящный стилет без гарды, чей клинок больше смахивал на иглу. — Незваный гость не может рассчитывать на добрый прием.

— Тебе он не поможет.

— Я знаю, — лаконично отозвался фехтмейстер, потирая слабой ладонью под ребрами, будто старался унять зуд.

— Думала, ты попробуешь драться с этим скотом, — ведьма пренебрежительно махнула в сторону бандитской свиты.

Злодеи промолчали с видом недовольным, но стоическим, сделали вид, что замечание относилось вовсе не к ним. Готовность терпеть брошенные мимоходом оскорбления многое говорила о том, сколько монет уже звенит в карманах. Или о том, как успела себя поставить нанимательница. А возможно о том и другом сразу.

— Я фехтмейстер, а не идиот, — брюзгливо ответил Чертежник. — Без шансов, только позориться.

— Жаль. Было бы интересно посмотреть, — казалось, ведьма искренне огорчена.

— Ты опоздала лет на пять. Тогда я мог и учить, и драться со многими сразу. Теперь только учить.

— А ты спокоен, — отметила женщина.

— Дура, — без особой злобы сообщил Фигуэредо. — Когда десяток ублюдков ломится в дом среди бела дня, не пугаясь стражи, все становится очевидно. Закат мне уже не увидеть.

— Как знать, как знать, все возможно, — ведьма словно и не заметила оскорбления. — Например, сегодня утром я имела сходную беседу с другим человеком. Он был весьма разумен, сговорчив, поэтому остался жив и с прибытком. Можешь присоединиться к нему. Или нет.

Ведьма испытующе поглядела на фехтмейстера. Тот промолчал.

— Однако ты смотришь без удивления. Знаешь, кто я?

— Да, — не стал отпираться мастер. — Знаю. Мало вас осталось. Очень мало. Семеро на весь мир? Или уже шестеро?

— Нас двое. Я и Отшельник. Но он живет по старым законам и не вмешивается в дела обычных людей, так что я последняя.

— Ваше время давно вышло, — хмыкнул Чертежник. — Закончилось, когда Бог забрал у людей волшебство. Не стало великих мастеров, нет больше воинов-магов, остались лишь безумные садисты с отравленными душами. Затянувшаяся агония утраченного мира. Но пройдет и она, вместе с тобой.

— Не будь столь уверен и злоречен, старик, — ведьма сжала губы, замечание фехтмейстера ее задело. — Иначе я могу поджарить твой язык и отведать его на ужин с чесночным маслом.

— Все равно будет горько. Лучшие и сладкие годы моей плоти давно позади, — двинул костлявыми плечами Фигуэредо. — Так что тебе нужно?

— Ты был готов ко мне, — вспышка ярости затихла так же быстро, как родилась. — Значит, кто-то рассказал.

— О тебе — нет, — Чертежник снова проявил откровенность. — Но про вашу братию разговор был, это верно.

Ведьма кивнула, странным, рваным жестом, то ли соглашаясь с мастером, то ли в такт собственной думе. Подошла ближе, посмотрела на Чертежника, если можно было назвать «взглядом» потустороннее мерцание багровых омутов, лишенных зрачков.

— Где она? — очень тихо спросила ведьма. — Где сейчас может быть твоя ученица. И когда она придет на следующий урок. Лучше бы тебе ответить поскорее да поточнее.

Фигуэредо раздвинул тонкие губы в кривой улыбке, показал кривые зубы, покрытые розовой пеной.

— Ищи, — каркнул он в лицо красноглазому демону. — Город большой, но может, тебе повезет.

Ведьма пару мгновений вглядывалась в слезящиеся глаза Чертежника с мутно-желтыми белками.

— Почему? — спросила она. — Не то, чтобы это было существенно, ведь я все равно узнаю. Но любопытно, откуда такая перевернутая верность? Ученик должен почитать наставника, а с каких пор наставник готов страдать за ученика?