Забить молотком бандита оказалось делом непростым. Из-за темноты, сопротивления и усталости каждый второй удар шел вскользь, а то и мимо. Но женщина справилась. На протяжении всей экзекуции номер два орал во весь голос, призывая на помощь и обещая всевозможные кары, причем зачастую в одном предложении, на одном выдохе.

— Ну, с этим все, — сообщила Елена дому и тьме, опустив, наконец, молоток. Кровь и серо-бурая жижа стекали с бойка, шлепались на пол тяжелыми вязкими каплями. Женщина глубоко вздохнула, чувствуя, как легкие наполняет запах бойни. Казалось, на лекарке промокло все, даже нижние портки, не оставив ни единой сухой нити. К губе пристала и не желала отлипать костная чешуйка, выколоченная из бандитского черепа.

— Оружие пролетариата, блядь, — выдохнула она, сплюнув брань вместе с отставшим, в конце концов, фрагментом чужой башки. Вкус железа во рту усилился.

«Я убийца. Я только что убила трех человек» — подумала она и поискала в душе хоть каплю каких-то чувств по этому поводу. Рефлексию, сожаление или наоборот, счастье. Нет, ничего, лишь общее ощущение, что все было сделано правильно. Как должно.

«А, нет» — наконец то вопли разбившегося проникли в сознание, напомнили, что все обстоит немного не так. — «Только двух».

— Ты погоди, — тяжело, переводя дух едва ли не после каждого слова, попросила она ворочающегося в тени бандита. — Никуда не уходи. Я сейчас.

Понимание, что в данном случае станет наилучшим решением, пришло само собой, сразу в виде законченной концепции. А вот чтобы найти в кухне гвозди понадобилось некоторое время. Можно было управиться и быстрее, но Елене казалось, что Малышка и Баала смотрят на нее с молчаливым осуждением, так что отворачивалась, искала почти на ощупь. Однако все же нашла.

— Ты… что… навострилась… паскудина… — и без того не красноречивый бандит номер два торопился сказать как можно больше и убедительнее, ему было страшно и очень, очень больно, так что слова вырывались изо рта вперемешку с брызгами слюны почти неразборчивой скороговоркой.

— Все узнаешь, — пообещала Елена, подступаясь ближе и занося молоток. — Мимо тебя не пройдет.

Чтобы приколотить второго налетчика к полу, забивая гвозди в запястья и предплечья, понадобилось много времени и сил. А ноги оказались обездвижены, похоже, бандит действительно повредил хребет при падении, так что часть гвоздей не пригодилась. По ходу операции женщина переломала молотком еще и руки, которыми неудачливый преступник отбивался, но цели достигла. Сейчас Елена больше всего волновалась, что кто-то может прийти, вмешаться в процедуру. От воплей должна была взбудоражиться вся улица, но то ли старые стены глушили звук, то ли в неспокойной столице предпочитали не вмешиваться в чужие дела.

— Ну, вот и все. Сделано.

Бандит скулил, тонко и жалобно, сорвав голос.

— Надо больше света, — сообщила Елена. — Побольше. Операционное поле должно быть как следует освещено!

Ей понадобилось еще несколько минут, чтобы найти с пяток более-менее годных огарков, поджечь один из них от уголька в печке, прилепить к ступеням и перилам остальные, тоже поджечь. Но в итоге света оказалось достаточно, чтобы действовать с уверенной точностью.

Бандит хлюпал, матерился и умолял, пока женщина стаскивала с него рваные штаны, а затем, морщась от запаха, разматывала повязку, освобождая чресла. Голос «покровителя» сбивался на высокие, истерические нотки, а форс истощился, как вино в бочонке за хорошим столом. Под конец действа бандит позабыл все угрозы и просто умолял, изыскивая в памяти такие убедительные, красивые словеса, которые не вспомнил бы под страхом смерти еще четверть часа назад.

— Как у нас говорят… — Елена откинула в сторону полосу ткани в застарелых и свежих пятнах. Расстегнула пуговицы собственного гульфика, откинула широкий клапан. Лежащий человек запищал совсем уж противно и жалко, не понимая, что собирается делать эта жуткая баба в мужских штанах.

— … хорошо привязанный больной в средстве от боли не нуждается, — с этими словами Елена достала из гульфика небольшой ножик в деревянных ножнах. Он был похож не то на японский когай, не то на скальпель.

— Ыыыыы!! Ээээ!! — стенал приколоченный, закатывая глаза и дергаясь. В эти мгновения он готов был пожертвовать чем угодно, даже кусками ладоней, лишь бы освободиться. Но гвозди держали прочно, надежно.

Наконец, сквозь страдальческий вой прорезалось более-менее осмысленное:

— Не надо! Пожалуйста, пожалуйста, не надо!

— Надо, — со строгостью учительницы ответила Елена, примеряясь ножиком. — Надо, Федя. Только розог у меня нет, не взыщи уж. Обойдемся тем, что под рукой.

— Умоляю, — прошептал бандит. Лицо его лоснилось от пота, слезы ужаса катились не переставая. — Я вас умоляю, почтенная госпожа, сладчайшая, изумительная госпожа, не надо…

Елена посмотрела в глаза с безумно расширенными зрачками, и бандит задохнулся, потому что взгляд женщины обжигал потусторонним, нечеловеческим холодом. Парализованный крепко зажмурился и выдавил мольбу в третий раз, а про себя дал страшную клятву могилой матери, что если господь пронесет мимо этакое окаянство, то Балкат по прозвищу «Резаный кошелек» завяжет с преступной жизнью, проведет остаток дней в молитвах и будет просить милостыню, пробуждая в людях жалость увечьями, а также покаянными рассказами о прежней своей неправедной жизни. А все деньги, конечно, отдавать в монастырь…

— Они ведь тоже умоляли, — негромко сказала Елена. — Наверняка просили не мучить. Но вас это не остановило.

— Я не делал! Я ничего не делал! — выл ставший очень красноречивым и убедительным преступник. — Я пришел уже потом! Я пытался остановить все!!!

— Верю, — согласилась Елена. — Прямо каждому слову.

Она проверила остроту ножика ногтем и осталась довольна. Хотя клинок давно не подводился, хорошая сталь сохранила заточку. Вместо мольбы и криков прибитый странно и тонко засвистел — спазм сковал ему глотку, звучал только воздух, втягиваемый сквозь зубы.

— Извини, — сказала женщина.

— Ч-чего?… — пропищал фальцетом подручный Бадаса, охваченный неистовой надеждой. Ведь если человек извиняется, значит, он чувствует за собой некую вину. А если он чувствует вину, то может быть…

— У меня нет опыта в таких операциях, — извиняющимся тоном вымолвила Елена. — Но я постараюсь. А! Надо еще перетянуть у основания, кровотечение, сам понимаешь.

Пока Елена распускала его же «трусы» на импровизированную веревочку и перевязывала, Балкат вопил так, что, казалось, стены вот-вот рухнут. Искалеченный бандит забыл от ужаса, что потерял голос и орал на пределе возможностей человеческой глотки. Но когда Елена сделала первый надрез, с легкостью превзошел те самые пределы.

— Надо бы тебе поломать и челюсть, чтоб не орал, — рассудила она вслух, не прекращая работу. — Но я не стану. Кричи, мразь, кричи громче.

Операция, можно сказать, вполне удалась. Хоть лекарка действительно не проводила таких манипуляций ранее, твердая рука и опыт прикладной хирургии помогли справиться. Крови было много, однако не чрезмерно, быстрая смерть ублюдку не грозила. Впрочем, он, похоже, сошел с ума еще в процессе, так что теперь жевал собственный язык, роняя кровавую пену и закатывая красные от лопнувших сосудов глаза.

Елена выпрямилась, чувствуя на руках горячую влагу. Ощущение, которое прежде наполняло отвращением, теперь было… нейтральным. Кровь и кровь. Красная. Липкая. И моча, тоже дело житейское.

— Вот и все, — прошептала она, пытаясь опять найти в душе признаки какого-то морального падения, чувства необратимости, хоть что-то. Не нашла. Только бесконечную пустоту, боль во всем теле и тяжкую усталость.

«Вот ты какая, настоящая схватка насмерть…»

Дорога, вымощенная чужим страданием

Искусство, что принимает в оплату лишь кровь

И снова ей послышался бесплотный хохот Чертежника.

«Что ж, крови сегодня пролилось достаточно!»

— Мои поздравления, — вымолвил за спиной негромкий, сильный и хорошо поставленный голос, как будто отвечая мыслям женщины.