— Добрый вечер, — сказали из тени за правым плечом. — Позволите представить вас гостям и учительнице, Вадим Арович?

— Да, конечно, спасибо.

Майя Львовна больше не напоминала кобылу Мэг. В облегающем псевдоготическом трико на многочисленных шнуровках, в прямой тёмно-зеленой юбке с разрезами, она была теперь настоящей аборигенкой Авалона. Даже пахло от нее свежесрезанной травой и яблоками.

— Но… — развел руками Бондарев, как бы жалуясь, что у него отбирают эту возможность.

— Что поделаешь, — грустно сказал Кессель и его баритон возымел обычное успокаивающее действие (вот в ком пропал хозяин приемов), — кочевники. Налетают и похищают.

Габриэлян и Кессель, ведомые Майей, сделали "круг почета" по маленькому залу, уставленному столами, диванчиками и пуфами, перездоровались со всеми, очутились возле буфета. К винам и закускам придраться не мог бы даже Суслик. Буфет располагался на небольшом возвышении и, угощаясь трехэтажным бутербродиком из тоненько порезанной булочки с кунжутом, буженины, яйца и зелени, Габриэлян окинул взглядом весь зал.

— Литературно-информационный мэйнстрим, — тихо проговорил Суслик, оторвавшись на миг от мукузани, — с интересными добавками.

Габриэлян кивнул, соглашаясь. А мы тут — свидетельство того, что Инфоком по-прежнему пользуется высочайшим благоволением. Несмотря на. Или даже благодаря. Интересно, сколько присутствующих сделает про себя вывод, что тульский материал был не личной инициативой Бондарева, а заказом?

Майя как-то незаметно растворилась, но ее быстро сменил Бондарев.

— Интервью, небось, не дадите? — улыбнулся он.

— А разве материал еще не протух? — вежливо поинтересовался Габриэлян.

— Да что вы! — Бондарев теперь уже откровенно засмеялся и оттащил их за пустующий столик в углу. — Я же очеркист, а не репортер. Жареный факт первой свежести — это репортерская специализация. А моя специализация — увидеть за фактом проблему и осветить ее прожектором в упор, чтобы даже слепой заметил. Факт: смотрящий области оказался серийным убийцей и при этом сосредоточил в своих руках такую власть, что его боялись даже подозревать. По этому факту уже отстрелялись все репортёры. А теперь время высветить проблему: Фальковский — единственный смотрящий области, который стал серийным убийцей, но не единственный, в чьих руках оказались сосредоточены одновременно деловые и административные рычаги. Это будет не просто очерк, Вадим Арович — книга, с двухчасовым видеоприложением, с большой рекламой. Ну так как насчет интервью?

— Я полагаю, — сказал Кессель, — что ваши коллеги неправы. Фальковского не столько боялись подозревать, сколько и не думали подозревать — а это совершенно другая проблема. То, о чем вы говорите — практически неизбежная конвертация долгосрочной административной власти во власть финансовую — это проблема и вовсе третья. И достаточно давняя. Вы уверены, что вам нужно такое интервью именно от нас?

— Все сказанное вами, — Бондарев выбил из пачки сигарету, другую протянул Суслику. — Все сказанное вами неизбежно будет воспринято как сказанное вашим патроном. Думаю, вы будете очень осторожны в выражениях. Если вообще согласитесь что-то сказать. Выйдем в курилку, Андрей Робертович?

Каким чутьем курильщики так безошибочно определяют своих? — в очередной раз подивился Габриэлян. Просто какой-то тайный орден, ведь запаха же нет, нет совершенно

М-да. Сейчас ему Андрей Робертович расскажет про диссипативные структуры. А потом кто-нибудь еще расскажет ему про Андрея Робертовича — если еще не рассказали. И господин Бондарев осознает, что материал, предоставленный майором Кесселем, совершенно невозможно преподнести как официальную, полуофициальную или даже совершенно неофициальную точку зрения начальства. В виду практически несовместимых с жизнью повреждений, нанесенных нью-йоркской цитадели восемь лет назад при живейшем участии, чтобы не сказать непосредственном руководстве, некоего Эндрю Элекзандера Кесселя, тогда еще не майора, а вовсе DSc.

Ну и ладно. Оно и к лучшему. Габриэлян отошел от стойки вместе с Бондаревым и Сусликом, но направился не в сторону комнаты для курящих, а в сторону группы из восьми человек, сформировавшейся вокруг Алины. Алина читала стихи.

"Не стану есть, не буду слушать,

умру среди твоих садов!"

Не трагический надрыв, нет, девичья мечта — вот исчахну я, умру, буду лежать, красивая среди красивого, и тогда-то вы… И даже чудилось в этом "умру" то, до чего на самом деле уродлива голодная смерть, так что обвалившееся следом "Подумала, и стала кушать" — воспринималось не как насмешка, как победа. Раньше была глупость, а теперь стало правильно.

Габриэлян улыбнулся, подсел и попал в игру как кур в ощип: стихи читали по кругу, и он так удачно сел, что его очередь приходилась сразу за Издебским, генеральным Инфокома.

Издебский смухлевал, прочитав:

Сегодня — распустились,

Назавтра — уж разбросаны ветрами:

Вот жизнь цветов; так как же

Можем думать мы,

Что их благоуханье продлится вечно?

— Это нечестно, Валерий Дмитриевич, — возмутилась женщина в красном "платье-чулке". Если не знать, что она не из инфосектора, а из МФТИ — не поверишь. Особенно, если учитывать, чем эта леди там заведует.

— Нет-нет, все правильно, — примиряюще подняла руку Алина. — Мы ведь не щеголяем друг перед другом эрудицией и памятью, а просто делимся тем, что мы любим. Вадим Арович, очередь за вами — если, конечно, вы участвуете.

Небольшая — трехсекундная всего — пауза маскировала не попытку вспомнить, а довольно основательную внутреннюю борьбу. Наконец строчка "Гнев, богиня, воспой, Ахиллеса, Пелеева сына" была загнана куда-то в угол, откуда продолжала торчать, как вытащенная на берег трирема. Он действительно любил "Илиаду", но подозревал, что попытка поделиться ею сейчас будет встречена в багинеты. А вот польстить Алине и кое-кому из гостей было и полезно, и приятно.

— Мы из каменных глыб создаем города,

Любим ясные мысли и точные числа,

И душе неприятно и странно, когда

Тянет ветер унылую песню без смысла.

Или море шумит. Ни надежда, ни страсть,

Все, что дорого нам, в них не сыщет ответа.

Если ты человек — отрицай эту власть,

Подчини этот хор вдохновенью поэта.

И пора бы понять, что поэт не Орфей,

На пустом побережье вздыхавший о тени,

А во фраке, с хлыстом, укротитель зверей

На залитой искусственным светом арене.

Улыбка Алины сочетала искренность и благосклонность. Так улыбается примадонна, согласная ради вас забыть, что она примадонна. В группе слушателей несколько человек — Каширка, Зеленоград, Долгопрудный, те, кто создает города — наклонили головы, принимая комплимент. Габриэлян в ответ слегка развел руками — так, одними ладонями — а его сосед, очень крупный — не толстый, а именно крупный: большая голова, большие черты лица — начал со слов:

— Провинция справляет Рождество…

Это был худший и одновременно лучший вид чтеца — человек, совершенно влюбленный в текст и начисто не думающий об аудитории. Точнее, думающий — так, как агорафоб думает об открытом пространстве, по которому вынужден шагать. Он читал торопливо, словно извиняясь за такой длинный стих, и видно было: если бы не выпил, не смог бы. И Габриэлян внезапно понял: игра затеяна Алиной ради этого парня. Это его гейша хотела расковать и внутренне размассировать. И по мере чтения он в самом деле смелел, распрямлялся — голос стал громче, но, по счастью, чтение "с выражением" так и не началось: просто появились логические паузы и ударения в нужных местах. Герой "451° по Фаренгейту", ходячая книга, которую нужно было правильно пощекотать, чтобы она раскрылась и начала читать себя.

Подыграть? Поработать фоном?

На чтеца смотреть бессмысленно. Смотреть нужно на Алину. Но тут он поймал целенаправленное движение справа, а через несколько секунд его уже хлопали по плечу.