— А мне понравилось, как он шапкой об пол, и я эту тетрадку себе заберу. А вы, гости, шагом марш домой! Тоже мне витязи стоеросовые — дурацкий шланг не нашли!

Первым вернулся отец. Он с интересом заглянул в бочку, которую условно можно было назвать полной. Пусть на озеро и не очень похоже, но хоть что-то. Берега, правда, истоптаны великанскими сандаликами… И мостики какие-то суковатые, сиротские с виду.

Наташа предложила отцу выпить чаю с бутербродами. А тут и мать приехала — радостная, с большим пакетом, из которого торчали зеленые шипастые веточки желтых, с лиловым отливом, роз.

Девочки только-только успели навести порядок на втором этаже. Сундучок, пусть и поруганный, был все же ценным предметом, поэтому из кладовки перекочевал под кровать к Миле. А все его содержимое отправилось к Наташе на стол.

Зайдя во двор, Ольга первым делом проверила прудики. Она осмотрела все то же, что и муж, и увидела следы бурной и бессмысленной деятельности, гору палок, досок — как ураган пронесся!

Ей не удалось устроить головомойку детям, хотя и следовало всыпать по первое число. Мила объявила матери с порога, что приходил усатый дядька-почтальон и требовал марку с Ланселотом, но они не нашли конверта и поэтому…

— Вот еще! — перебила мать. — Обойдется! Хорошо, что я письмо с собой захватила! А вы, я вижу, готовы все раздать, что ни спроси. А работа стоит…

Но девочки не дали ей развернуться. Они тут же пожаловались, что гадкий почтальон в отместку за Ланселота не отдал им телеграммы.

Ольга разволновалась.

Это Кирилл! От него телеграмма. Или о нем. Что-то случилось!

И, как была, Ольга полетела на почту с Монастырской розой в руках. Почта еще работала, но Шлыкова на месте уже не было. И телеграммы тоже не было. Ольге сказали: «Чапай унес!» — и предложили адрес.

При виде Ольги Шлыков самодовольно осклабился и перво-наперво поинтересовался Ланселотом.

Сузив глаза от бешенства, Ольга тихо и очень твердо сказала:

— Дайте мне телеграмму! Мою телеграмму.

— Или что? — ехидно поинтересовался почтальон.

— Или… — Ольга оглянулась, словно ища, чем бы ему пригрозить. Но не нашла и сказала первое, что пришло в голову: — …Или я вас вот этими розами заколю. Ну! И зарубите на носу: никакого Ланселота я вам не обещала!

Шлыков переполошился — так его в Родниках еще не осаживали. Он кинулся за телеграммой, лепеча:

— Как же так, как же так… Сами обещали, а теперь не дают. У меня уже есть рыцари… Только русские: «Три богатыря» есть, «Богатырская застава». Мне бы рыцарскую серию начать…

Наконец он подал Ольге телеграмму и замусоленный почтовый кондуитик:

— Вот, распишитесь, пожалуйста! Очень мне нужна ваша телеграмма!

Ольга расписалась, но не стала при Шлыкове читать телеграмму. И это после всех безобразий, которые она устроила в его собственном доме!

Возмутительно! Такого не случалось в его практике! Что ж, пришлось издали подглядывать, как Ольга, выйдя на улицу, раскрыла поздравительный бланк, на который почему-то была наклеена телеграмма. Шлыков знал, что в ней написано:

«Мама папа вышлите денег очень надо тысячу лучше больше тчк сын Кирилл».

Знать-то он знал, но не ведал, как дрогнуло сердце Ольги.

Когда она вернулась, все семейство встречало ее в саду. Девочки бросились к матери. Но сейчас это ее не радовало — ну есть сад, есть дом-дворец, любимый муж, дети, а покой?!

Покоя не было и нет.

— Из Страсбурга? Вот здорово! — обрадовалась Наташа, увидев цветастый бланк.

— Нет. Это от Кира…

Отец, прочтя телеграмму, присвистнул:

— Та-а-ак! Мать, сколько ты ему дала с собой?

— Иван, ты не о том…

— И все-таки?

Оказалось, что дала пятьсот рублей — ровно столько, сколько сказал тренер. По его словам, на месяц Кириллу вполне достаточно. Питание в пансионате усиленное, рассчитанное на спортсменов — рацион предварительно согласовывался с медиками. Экскурсии в Тверь не планировались. Прогулки на лодках пансионата входили в стоимость путевки.

Еще были деньги на организацию «последнего костра» с шашлыками, но они сразу пошли в общую кассу, и Кирилл к ним отношения не имел.

Может, у него полетело что-то из снаряжения? Вечно то проклейку надо менять, то какие-то болтики, а то и клинок сломается. Но ведь в пансионат Кирилл уехал с запасом снаряжения, как, впрочем, и остальные фехтовальщики.

Тысяча рублей… Можно новые кроссовки купить. Но вряд ли дело в кроссовках — сын так бы и написал. А написано по-другому, будто лично Кириллу Рукавишникову нужна тысяча рублей на какие-то цели, до которых никому не должно быть никакого дела.

— Еще вчерашний звонок, — напомнила Ольга. — Неспроста ведь тренер звонил.

Иван не забыл. Что-то не так с Кириллом. С их любимым ланселотиком…

Наташа, правда, фыркнула:

— И что — вы пошлете? Я, конечно, молчу, что мне давно сидиром пора менять. Это просто смешно — сидеть на четырехскоростном. Но я молчу…

И Мила молчала, красноречиво сопя. Ей тоже было на что истратить тысячу рублей. Отсопев, она принесла ручку и бумагу и попросила Наташу посчитать, сколько это может выйти… Тут Мила что-то горячо зашептала сестре на ухо, Наташа рассмеялась, но принялась считать.

— И что будем делать? — спросила Ольга мужа. — До воскресенья еще четыре дня…

Иван погладил жену по спине. Этот жест означал: «Не волнуйся, что-нибудь придумаем».

Он позвонил Михаилу Афанасьевичу. Видимо, тот не стал возражать против отлучки доктора Рукавишникова по чрезвычайным семейным обстоятельствам. Потому что после разговора с главврачом муж обнадеживающе подмигнул Ольге:

— Все в порядке! Можем завтра ехать.

— А как же мы? — опомнившись, возмутилась Наташа. До нее только теперь дошло, что родители уезжают. Без них и на Волгу.

— Ты же говорил, мы все вместе поедем! С палаткой, с ночевкой…

Отец не забыл о походе. Да, они собирались — костерок попалить, ушицы поесть, песни под гитару… Хорошее дело! Но сейчас им с матерью срочно надо к Кириллу.

И он торжественно поклялся, что на Волгу они еще обязательно съездят. Как и обещано. С костерком и ухой. Ну, пусть не на Волгу — на Оку-то уж выберутся! Может, даже в эти же выходные.

— И когда вы вернетесь? Что, если наш Кириллик наворотил такое, что неделю придется разгребать? — ревниво спросила Наташа.

Отец ей еще раз поклялся, что завтра вечером, что бы ни случилось — тайфун, град, цунами, — они с матерью будут дома.

— Вам бы только день продержаться…

— Да уж, — поддержала Ольга мужа. — И давайте продержимся без погромов. Что это вы устроили под яблоней!

Наташа покраснела, а Мила залепетала про Сережку и Кольку:

— Это, мама, такие дети, что за ними не уследишь!

— Ну, ну, — понимающе фыркнула мать. — Сейчас схожу к ним и спрошу, сначала по-доброму, а потом и по-злому: что же это вы, мальчики, мешали моим расчудесным доченькам поесть приготовить? Почему не пускали их в магазин?!

Крыть было нечем. Наташа и Мила побрели в кухню. Мать окликнула их:

— Начинайте чистить картошку, я переоденусь и помогу!

Целуя дочерей перед сном, Ольга вручила Наташе записку. На этот раз она решила составить для детей план деятельности по часам — пусть сверяются. Кроме завершения сегодняшних дел в саду девочкам предстояло размять и очистить глину для дымковской игрушки… Стоп! А ведь заказ на дымку предложил Костик, ее бывший однокурсник. Он, этот Костик, еще ни разу не пропустил ни одного мало-мальски заметного среди керамистов события. И наверняка слышал об эльзасской выставке. Ольга набрала московский номер.

Но Костик ничего об Эльзасе не знал и долго хохотал, услышав о «славянском акценте». Зато объяснил загадку письма с Ланселотом.

С месяц тому назад на одной из проходных московских выставок, где Костик, с головы до нос окутанный винными парами, раздаривал всякую мелочевку из работ своей мастерской, на него вдруг насели не то немцы, не то французы. Назови, мол, русский камрад, кто может поработать у нас демонстратором. Чтобы и внешность была славянская и эффектная, и чтобы с глиной был знаком… Чего демонстрировать, Костя не понял, но назвал камрадам имя Ольги Рукавишниковой: