— Профес… Кирюха — он клевый пацан. Из наших никто не может пятьдесят раз отжаться от пола, как он. Даже я. Почему не дружить?

— Что ж… У Кирилла еще не было таких… взрослых друзей. И вообще неважно с друзьями, мы недавно переехали.

— Зря.

— Что зря? — не поняла Ольга.

— Зря вы из Москвы… Я, как получу свою квартиру, я зубами…

Их разговор прервали девчонки, выбежавшие из сорок девятой.

— Здрасьте, Ольга Дмитриевна, мы на площадку!

За ними вышла Елена Игоревна.

— Идите, будет еще время поговорить, — сказала она и удалилась вместе с Черновым.

После полдника Олины подопечные все, как один, убежали в кинозал смотреть очередной шедевр со Сталлоне, и она наконец смогла вырваться к Киру. Зайдя на «фехтовальный» этаж, Ольга остановилась в недоумении и обругала себя дурехой. Подумать только — она так и не удосужилась узнать, в какой комнате живет ее сын!

Постучав в одну, другую, третью дверь, Ольга вскоре убедилась, что на этаже никого нет.

Наверное, на тренировке, решила она и отправилась в спортзал. Не помешает убедиться в том, что ее милый сынок действительно тренируется, а не пустился во все тяжкие.

Кир был в спортзале. Присев на скамеечку и послушав с пяток минут бесконечные «выпад, финт, батман, защита, средняя дистанция, скачок, оппозиция, флеш-атака, флеш-атака же, черт побери», Ольга вышла на цыпочках. Пусть спокойно тренируется. Ни к чему смущать парня. А она зайдет к нему после… ну, хоть после ужина. Когда и у него, и у нее наконец наступит свободное время.

Но после ужина Ольга, к своему изумлению, нашла Кирилла в буфете. Он, похоже, чувствовал себя совершенно в своей тарелке и снова стоял у бильярдного стола с кием в руках. Тут же были и интернатские, и спортсмены — вся утренняя компания, включая Лукина. Маячил здесь и Чернов.

Черт их разберет, этих мальчишек! Ольга подошла к сыну:

— Кир, поди сюда!

— Я сейчас, — бросил он товарищам и отошел с матерью.

Ольга нервно покусывала губы.

— Кир, как это понимать: после всего, что было, и после того, как тебя едва не отчислили, ты снова здесь!

— А что? У меня свободное время. И мы не на деньги.

— На деньги! Посмел бы ты снова на деньги! И этот Чернов! Смотри, он делает вид, что не замечает меня. Чувствует, что мне такая твоя дружба не может понравиться.

Кирилл набычился:

— Мам, я сказал: Дима мой друг.

— Друг…

В Ольге все клокотало, но она сдержалась и даже предложила миролюбиво:

— А чего ты с другом взаперти тут сидишь! Зови его с нами. К Волге сходим, покажете мне дальний пляж. Мои девчонки сказали, что там просто здорово! Песок, земляника в двух шагах.

— Мам, ну какая сейчас земляника! Темнеет уже. А эти твои девчонки… Чего ты вдруг решила воспиткой заделаться? Ты же в школе не очень работать хотела, а тут…

— Заделалась и заделалась, — отрезала Ольга.

Объясняться не хотелось: он и сам все понимает. Дураком сынок не был.

— Ну что, зовешь лучшего в мире друга?

— Нет, мам. У меня партия. Я с Лукиным не доиграл, а еще с Самохиным, потом Медведев. Я обещал. Ты позови кого-нибудь из девчонок… Или просто не ходи далеко. Здесь везде берег хороший, беседки есть.

Ольга развернулась и ушла. Что же делать, что делать?

Спустившись к Волге, она долго смотрела, как вдалеке мальчишки перетаскивают груды весел с пристани лодочной станции в зеленый домик без окон. Из его распахнутой двери неслась громкая музыка, но к месту, где стояла Ольга, долетали только обрывки мелодий. Дул ровный и довольно крепкий ветер. Ей стало зябко. Будь рядом Кир, можно было бы обняться. Вместе теплее.

Размеренный плеск воды, редкие крики чаек утишили ее тревогу, и Ольга подумала, что как-нибудь все решится. Может, и очень скоро. Надо просто подождать, а жизнь, она терпеливых любит. И обязательно выкинет нужную карту.

Возвращаясь с берега, Ольга встретила Анну Михайловну. Вместе пошли они к шумному пансионату.

— Ну и как вам первый день? — спросила Анна Михайловна, когда они поднимались по лестнице спального корпуса.

— Устала как собака, — честно призналась Ольга.

— А вы знаете, — вдруг сказала Анна Михайловна, — что это не совсем правильно?

— Что неправильно? — удивилась Ольга.

— Неправильно говорят: «устал как собака». Собаки не устают, как и все животные вообще. У них циклы жизнедеятельности настроены так, что всякая активность прекращается задолго до наступления той критической точки, за которой может наступить усталость, требующая отдыха. Это на службе у человека животное может устать. Только человек не знает меры.

— Как это животные не устают? А птицы? Ведь не все долетают на юг, и не все возвращаются домой.

— Это сказки. Еще ни одна птица не свалилась с неба от усталости. Физически неспособные преодолеть перелет погибают еще в период пробных полетов. И не бывает, чтобы родители устали кормить птенцов. Если предстоит неурожай, в гнезде будет меньше яиц, вот и все. И птенец ни за что не устанет разевать клюв в ожидании пищи. Паук не устает ткать паутину и ждать свою жертву. Никто не устает. Тем более такое умное животное, как собака. И только неуемная натура человека переиначила этот порядок вещей. И не только в этом…

Они были уже на четвертом этаже. Анна Михайловна прислушалась к топоту детских ног в коридоре.

— Вот неугомонные. Тоже усталости не знают, наверное… А ведь засыпают как убитые, надо только постоять над ними минут пять.

— Может, нам не стоит так уставать? — спросила Ольга. — Может, нам всем чаще останавливаться и замирать, как те же пауки…

— А вы знаете, в чем смысл нашей суеты?

Ольга пожала плечами. Откуда ей знать! Тут бы знать, что случится в следующую минуту! Такая вот жизнь у нее теперь пошла — ничего нельзя предсказать. Разве что гадая на танине, оседающем на стенках чашки после чаепития, как это делает главврач Кудринской больницы.

Ольга вошла в свою комнату.

— Та-ак…

Первое, что она увидела, — натянутая на гардину простыня, а на ней свое, как она сразу догадалась, поясное изображение: вот ее преувеличенно длинные руки, вот верх ее клетчатой юбки и еще нечто, отдаленно напоминающее ее прическу с пробором посередине.

Рисунок был выполнен углем, и лишь кое-где неизвестный мастер употребил фломастер, видимо, для придания произведению большей живописности.

Девочки перемигивались, следя за ее реакцией. Ольга безмолвно изучала портрет, страдая оттого, что не могла сообразить, как быть: проявить слепоглухоту или наказать за порчу имущества? Или… Что делать?

Уйти, хлопнув дверью? Выявить зачинщиков? Вычислить автора и отвести к Елене Игоревне?

Автор… Как роль домомучительницы Фрекен Бок, которую ей сейчас навязывали, так и этот самый автор были ей в равной степени омерзительны. Она, конечно, многое могла понять. Ну шутка. Ну порча того же имущества. Хорошо, хоть не на стене. Они так или иначе что-то бы испортили. Не на клочке же бумаги рисовать! Как человеку, причастному к искусству, последнее обстоятельство Ольге Рукавишниковой было особенно понятно. Но зачем же было пририсовывать оскорбительные висюльки вместо грудей?! То есть не так — зачем было вообще рисовать ее полуголой?!

— Ну, и кто же автор? Кто этот Микеланджело? — тихо спросила Ольга.

— Мы все равно не скажем. Вы лучше не спрашивайте! — ответила за всех Маша Цыплакова.

— Передайте ему… Или ей… Но, скорее, все же ему… передайте, что мне не очень понравилось.

Девочки хихикнули. Ольга повернулась и вышла в коридор. Напоследок она услышала: «Небось сиськи ей не угодили» и «Ничего нам Елена не сделает». Кто говорил — Ольга не разобрала.

Да и не хотелось ей. Скорее, скорее подальше отсюда!

За что? Было бы за что!

В коридоре она столкнулась с Юрием Юрьевичем — Гиром — воспитателем интернатских мальчишек. Увидев слезы в ее глазах, он схватил Ольгу за плечи: